Не знаю, в чем было дело – в уличных пробках, шуме, толпе, устремляющихся ввысь зданиях или прямоугольной сетке улиц (я хочу сказать, что в жизни не слышала о всесистемном корабле, который устроил бы свою жилую зону так упорядоченно, как устроен Манхэттен) или всем вместе, но мне не понравилось. И вот промозглым субботним вечером в большом городе на Восточном побережье, в самый разгар рождественского шопинга, я в одиннадцать часов сидела в маленьком кафе на 42-й улице и ждала, когда закончится фильм.
Что хотел доказать этим Линтер? Сходить на «Близкие контакты третьей степени» в седьмой раз… Я посмотрела на часы, выпила кофе, заплатила и вышла, затянув потуже пояс тяжелого шерстяного пальто, надев перчатки и поправив шляпку. На мне были брюки в обтяжку и кожаные сапожки до колена. Я оглядывалась на ходу, и холодный ветер обдувал мне лицо.
Что по-настоящему доставало меня, так это предсказуемость. Все и в самом деле было похоже на джунгли. Осло, сад камней? Париж, цветник с беседками, тенистыми местами и вставными челюстями шлакобетонных гаражей? Лондон с его застоялым воздухом, полузапущенный, кое-как модернизированный музей? Вена, чопорный вариант Парижа, высокие крахмальные воротники, Берлин, долгая вечеринка в саду среди руин причудливого склепа? И наконец, Нью-Йорк – пресловутые джунгли; пропитанные заразой, вздымающиеся, кишащие жизнью джунгли; повсюду громадные колонны, пронзающие тучи, но опирающиеся на гнилье, разложение и роение; сталь на камне, стекло, закрывающее солнце; олицетворение живой машины корабля.
Я шла по улицам, ошеломленная и испуганная. Достаточно было нажать кнопку на терминале, и «Своевольный» прислал бы помощь или экстренно перебросил меня отсюда, но мне все же было страшновато. Я еще никогда не бывала в таком ужасном месте. Я шла вверх по 42-й улице, осторожно пересекла Шестую авеню и пошла к кинотеатру.
Наружу парами и группами выходили люди, разговаривали, поднимали воротники, быстро двигались, обняв друг друга за талию, чтобы поскорее найти теплое место, или останавливались в ожидании такси. Дыхание клубилось в воздухе перед ними; они двигались от огней космического корабля на экране к огням вестибюля и затем к огням урчащих автомобилей. Линтер вышел одним из последних: он, казалось, похудел и побледнел со времени нашей встречи в Осло, но был ярче, живее. Он помахал рукой и подошел ко мне, застегивая свое бежевое пальто, достал перчатки, чмокнул меня в щеку.
– Ну, привет. Ты замерзла. Уже поела? Я голоден. Хочешь есть?
– Привет. Мне не холодно. И есть я не хочу, но я пойду с тобой и буду смотреть, как ешь ты. Как поживаешь?
– Отлично. Отлично. – Он улыбнулся.
Выглядел он не слишком хорошо, хотя и лучше, чем – насколько я помнила – раньше. Но в этом громадном городе он казался каким-то неухоженным и голодным. Видимо, повлияла быстрая, нервная, напряженная городская жизнь.
Он потянул меня за руку:
– Идем прогуляемся. Я хочу прогуляться.
– Хорошо.
Мы пошли по тротуару. Суета, толкотня, вся эта реклама, огни, грохот, запахи, белый шум их существования, центр всего земного бизнеса. Как они это выносят? Нищенки, психопаты, заглядывание в глаза, карикатурная тучность, холодная блевотина закоулков и капли крови на бордюрном камне; и вся эта реклама, слоганы, витрины и картинки, мигающие и яркие, умоляющие и повелительные, льстивые и требовательные, – призывы на языке светящегося газа и накаленных проводов.
Этот город был душой машины, этологическим эпицентром, планетарной нулевой точкой их коммерческой энергии. Я почти чувствовала ее – она, словно через взорванные дамбы, проливалась стеклянными реками из этих вечно бодрствующих башен, сделанных из темноты и света, пронзающих снежно-темное небо.
«Мир на Ближнем Востоке?» – спрашивали газеты. Лучше отпразднуйте коронацию Бокассы; снято лучше.
– У тебя есть терминал? – спросил Линтер. Голос его прозвучал взволнованно.
– Конечно.
– Выключи его, – сказал он, подняв брови. Внезапно он стал похож на ребенка. – Пожалуйста, я не хочу, чтобы корабль это слышал.
Я хотела сказать ему, что корабль вполне мог начинить жучками каждую его волосинку, но не сделала этого, а повернула брошку терминала в режим ожидания.
– Ты видела «Близкие контакты»? – спросил Линтер, наклонясь ко мне. Мы шли в направлении Бродвея.
Я кивнула:
– Корабль показывал, как делалось это кино. Мы увидели промокопию раньше всех.
– Ну да, конечно. – На нас натыкались люди, нахохлившиеся в своих теплых одеждах, каждый сам по себе. – Корабль сказал, что ты скоро улетаешь. Ты рада?
– Да, рада. Не думала, что так будет, но рада. А ты? Ты рад остаться?
– Что-что?
Мимо пронеслась полицейская машина, потом другая. Завыли сирены. Я повторила то, что сказала. Линтер кивнул и улыбнулся мне. Мне показалось, что его дыхание чем-то пахнет.
– О да, – кивнул он. – Конечно.
– Знаешь, я по-прежнему считаю, что ты делаешь большую глупость. Ты еще пожалеешь.