Я чувствовала себя как беспомощная, дергающаяся, красноглазая крыса, запертая в лабиринте инопланетной лаборатории – громадной и сверкающей, созданной ради какой-то убийственной, нечеловеческой цели.
– С учетом всех обстоятельств, они живут очень неплохо. Я знаю, тут происходит много страшного, но оно лишь кажется жутким, потому что мы обращаем на него столько внимания. Подавляющее большинство позитивных событий не считается стоящим упоминания в новостях, мы их не замечаем. Мы просто не видим, как здорово живет большинство из них. Я встречал немало счастливых людей. У меня есть друзья. Я познакомился с ними на работе.
– На работе? – Это было любопытно.
– Ха-ха. Я знал, что корабль тебе не скажет. Да, я вот уже два месяца как работаю. Перевожу документы для большой юридической фирмы.
– Вот как.
– Так о чем я? Ах да. Многие живут вполне приемлемой жизнью, да что говорить – очень даже комфортабельной. У людей могут быть хорошие квартиры, машины, отпуска… Люди могут рожать детей.
– Да. Я думала, детей все любят.
– Ха, ну да… конечно… В некотором роде эти люди сочли бы нас отсталыми, понимаешь? Знаю, это может показаться глупым, но так оно и есть. Ты возьми их транспорт. Вот самолет у меня дома был третьего или четвертого поколения, ему почти тысяча лет! А эти люди меняют свои автомобили каждый год! У них есть упаковки, которые идут в мусор, и одноразовая одежда, и моды, которые меняются каждый год, каждый сезон!..
– Дервли…
– В сравнении с ними Культура движется с черепашьей скоростью!
– Дервли, ты о чем хотел со мной поговорить?
– А? Поговорить? – У Линтера был смущенный вид; мы повернули налево, на Пятую авеню. – Да так, ни о чем конкретном, видимо. Я просто подумал, что хорошо еще раз встретиться с тобой, прежде чем вы улетите, пожелать тебе счастливого пути. Надеюсь, ты не против. Корабль сказал, что, может, ты не захочешь спуститься, но ты ведь не сердишься, правда?
– Нет, не сержусь.
– Хорошо. Хорошо. Я не думаю… – Голос его смолк.
Мы некоторое время шли в молчании среди непрерывного покашливания, сплевывания и сопения.
Мне было невмоготу. Я хотела убраться из этого города, с этого континента, с этой планеты, оказаться на корабле, а потом улететь подальше от этой системы… но что-то заставляло меня идти рядом с ним, идти и останавливаться, спускаться и подниматься, направо и налево, словно я – еще одна послушная часть машины, предназначенная для того, чтобы двигаться, функционировать, действовать независимо от всего, не отступать, упорствовать, срываться и ошибаться, но всегда, всегда двигаться – то ли в аптеку, то ли к президенту компании, то ли просто для того, чтобы оставаться подвижной целью. Когда ты держишься за поручень на трассе, видеть не обязательно, а потому ты можешь оставаться в шорах, не видеть упавших и хромых вокруг тебя, увечных, искалеченных, что остались позади. Возможно, он был прав, и любой из нас мог остаться здесь с ним, раствориться в пространстве этого города, исчезнуть навсегда, чтобы больше никто о тебе не вспомнил, не подумал, просто подчиняться распоряжениям и порядку, делать то, что требует от тебя это место, начать падать и не останавливаться в падении, чтобы никогда не найти другой опоры, и наше кружение, вращение и корчи во время падения – именно то, чего ждет от нас город, то, что доктор прописал…
Линтер остановился. Он смотрел через железную решетку в магазин, где продавались статуэтки святых, сосуды со святой водой, Библия и ее толкования, кресты, четки, рождественские вертепы. Он смотрел на все это, а я наблюдала за ним. Он кивнул в сторону витрины.
– Знаешь, вот то, что мы потеряли. Что
– Нет, не понимаю.
Он провел рукой по волосам, тряхнул головой.
– Слушай, давай-ка поедим. Я всерьез проголодался.
– Хорошо. Веди. Куда?
– Сюда. Это кое-что особенное.
Мы двинулись дальше, подошли к углу 48-й улицы и повернули. Нас обдувал холодный ветер, летели клочки бумаги.