Я решила после периода отдыха оставить «Своевольный», но, проведя несколько недель на орбиталище Сванрайт, передумала. У меня было много друзей на корабле, да и корабль, кажется, искренне расстроился, узнав, что я подумываю о переводе. Он уговорил меня остаться. Но так никогда и не сказал мне, вел ли он наблюдение за мной и Линтером в тот вечер в Нью-Йорке.
Так верила ли я в самом деле, что виновата в смерти Линтера, или обманывала саму себя? Не знаю. Я не знала этого тогда, не знаю и теперь.
Да, я помню, что терзалась угрызениями совести, но странные это были угрызения. Я участвовала в распространении мифа, который этими людьми принимался за реальность. Именно это (а не мое соучастие в том, что пытался сделать Линтер, и отчасти содействие его полудобровольной смерти) выбивало меня из колеи, именно это мне трудно было принять.
Меня поражает, что, хотя мы время от времени сетуем на неизбывность страдания, и жалуемся, что неспособны к
Хуже того, между вымыслом и реальностью происходит взаимопроникновение, постоянная контаминация, которая искажает правду, стоящую за тем и другим, и затуманивает очевидные различия в самой жизни, классифицируя реальные ситуации и чувства согласно набору правил, составленных в соответствии с самыми устарелыми, надуманными клише, самыми привычными и общепринятыми глупостями. Отсюда и мыльные оперы, и те, кто пытается строить по ним жизнь, веря, что эти истории истинны. Отсюда и викторины, где идеалом считается посредственное мышление, а героем – тот, кто чуть приподнимается над остальными; Победитель…
Я думаю, у них всегда было слишком много историй. Они слишком уж разбрасывались своими восторгами и своей преданностью; грубая сила или острое словцо производили на них слишком сильное впечатление. Они поклонялись слишком многим богам.
Ну, вот вам история.
Похоже, дело еще и в том, что я не очень сильно изменилась за прошедшие годы. Сомневаюсь, что, напиши я это год или десятилетие спустя, оно сильно отличалось бы от того, что написано через сотню лет[30]
.Но странно: прежние образы остаются с нами. За эти годы меня преследовало одно видение, один сон постоянно возвращался ко мне. Вообще-то, в некотором смысле это не имеет ко мне особого отношения, потому что я его никогда не видела… но оно тем не менее остается.
Я не хотела, чтобы корабль в тот вечер перемещал меня, как и не хотела ехать куда-нибудь подальше, где меня мог бы незаметно подобрать модуль. Черный автономник вынес меня из города – поднял в темном поле вверх прямо над Манхэттеном, над всем этим светом и шумом в темноту, тихую, как падающее перо. Я сидела на корпусе автономника, видимо все еще пребывая в шоке, и даже не помню, как попала в темный модуль, повисший в нескольких километрах над решеткой городских огней. Я видела, но не смотрела, я думала не о собственном полете, а о других автономниках, вероятно используемых кораблем на планете, – где они, что делают?
Я говорила о том, что «Своевольный» собирал снежинки. Вообще-то, он искал пару идентичных кристаллов. У него была – есть – коллекция; не дырочки или фигурные копии, а настоящие образцы ледяных кристаллов из всех частей галактики, в которых он когда-либо побывал и где была замерзшая вода. Он, конечно, каждый раз отбирает лишь несколько снежинок; хватать все подряд было бы… вульгарностью.
Думаю, он и сейчас не оставил свои поиски. Он никогда не сказал, что сделает, если обнаружит два идентичных кристалла. Не знаю, хочет ли он их найти на самом деле.
Но я подумала об этом, покидая сверкающий, урчащий город подо мной. Я подумала (и этот сон посещает меня до сих пор раз или два в год) о каком-нибудь автономнике, его плоском черном корпусе со звездным рисунком: вот он тихо опускается в степи или на кромку полыньи в Антарктике и аккуратно поднимает одну-единственную снежинку, отделяя ее от остальных, может быть, медлит, перед тем как покинуть это место, быть перемещенным или подняться в воздух, чтобы доставить свой крохотный, идеальный груз на корабль, оставляя в покое замершие долины или бескрайние ледяные просторы.
7. Вероломство, или Несколько слов от автономника