Выбор (СИ)

— Я засужу тебя, гребаный извращенец, но перед этим, отрежу член. Ты жалок. Посмотри на себя, гребаный ты урод. Тебя кинула жена, потому что ты не то, чтобы не мог удовлетворить её физически, ты не смог сделать это даже морально. Она просто бросила тебя. Променяла на другого, как кусок мяса. Оставила гнить в дерьме. А знаешь, что ещё хуже? То, что тебя ненавидит родная дочь. Ты противен ей, как собачий помёт. Сначала жена, потом дочь. Где твои родители? Помнишь?

Пелена озлобленности отражается в его глазах. Я буквально вижу, как лопаются капилляры, как они наливаются кровью. И мне это приходит по вкусу, поэтому добиваю.

— Они тоже тебя бросили, потому что ты жалкий. Ты остался один. И я бы мог выбить тебе зубы, разбить лицо, сломать руки и каждый палец, чтобы ты помнил боль, которую причинял ей, но не буду. Потому что ты ничтожество. У меня рука не поднимется на тебя. Я противостою лучшим, а ты грязь под подошвой. Не буду марать руки о дерьмо.

Мужик остаётся на месте, я же отклоняюсь и направляюсь в сторону двери, чтобы забрать своё. Эмму.

За стеной тишина. Кажется, это кухня или склад, где все замерли. Дёргаю ручку, но она не поддаётся. Стучу по ней костяшками пальцев, в ответ слышу очередную тишину.

— Малышка?

— Пожалуйста, уходи… — тихо просит она.

— Я вышибу её, если ты не откроешь. Пожалуйста, открой мне.

За дверью раздаётся шорох. Я слышу его только благодаря гробовой тишине в помещении. Шум за пределами кафе тоже стих. Словно вся планета притихла. Наконец-то, дверь открывается. Карие глаза широко распахнуты, они покраснели и говорят лишь о том, что она плакала. Грудь быстро вздымается, благодаря чему, тяжёлое дыхание заполняет тишину.

— Иди сюда, — выдыхаю я, протянув руку.

Секунда, и Эмма влетает в мои объятия, прижимаясь к груди, что у меня практически сдавливаются кости. Она начинает плакать, и так, что разрывает сердце. Я повис на тонкой ниточке, где могу передумать и вернуться, чтобы он заплатил за всё, что сделал с ней. Даже несмотря на каторгу в собственном доме, она не стала жестокой, закрытой и забитой. Я не знаю, чья это заслуга, Алестера или её, но знаю, что она никогда не будет такой. Она не будет проявлять агрессию, провоцировать и относиться с особой жестокостью, чтобы отыграться за себя, за своё прошлое. Она всё та же нежная, мягкая и смешная Эмма.

Ловлю взгляд Алестера и киваю. Я не знаю, почему он коротко, но рассказал причину, по которой Эмма держит меня близко и на расстоянии одновременно. Для меня остаётся загадкой, почему он подпускает к ней именно меня. Но я рад, что он перестал вклиниваться между нами. В последнее время он сам не свой, мне не известна причина, возможно, потому что недавно вывернул правду наружу, перестав скрывает ориентацию. Это не моё дело. Я не люблю копошиться в чьём-то нижнем белье. Для меня вовсе была неожиданность, что он завалился в аудиторию, сел рядом и вывалил всё это. Я несколько дней пытался переварить информацию в голове, расставив всё по полочкам. Я отрезал все дороги к Эмме, смотря со стороны, но не видел ничего того, что говорило бы о ситуации в семье. Она остаётся собой: улыбающейся и лёгкой. Это было неправильно со стороны Алестера, но мы оба не будем решать, правильно это или нет. Это личное Эммы, и сейчас меня раздражает только то, что всё стало публичным, особенно перед чужими людьми.

— Ты должна сказать мне правду.

Она начинает энергично крутить головой, как будто это не желание рассказать, а отчаяние и истерика в виде жестикуляций.

— Он когда-нибудь касался тебя? Ты понимаешь мой вопрос?

Получаю отрицательные метания головой, но не могу понять и поверить до конца.

— Он насиловал тебя? Я не осужу, не побрезгую или что-то ещё, Эмма, я хочу правду. Я уже ничего не могу изменить, если это так.

Она вновь отрицательно качает головой.

— Посмотри мне в глаза и скажи, что ты не защищаешь его.

Издав несколько протяжных всхлипов, Эмма поднимает голову. Я вижу, что он успел сделать с ней. Замечаю потухшие глаза и стыд, скрытый за ними.

— Никогда, — шепчет она.

— Он никогда не принуждал тебя? Не применял силу?

— Нет…

— Скажи мне, что ты не врешь.

— Я никогда не врала тебе… Он не трогал… он никогда не…

— Хорошо.

Я почти чувствую, как расслабляется каждая мышца в теле. Как позвоночник перестаёт казаться железной палкой, а плечи больше не напряжены, словно на каждом повис немыслимый вес.

Заключаю лицо Эммы в ладони и смотрю в заплаканные глаза.

— Ты больше никогда не вернёшься в тот дом. Он больше тебя не тронет и не покажется на глазах.

Смотрю на мужика, что продолжает прижиматься к стене. Никто не сдвинулся с мест. Я даже не понимаю, дышал ли кто-то в помещении. Все продолжают смотреть на нас.

— Я перережу тебе горло коньком, если ещё раз увижу, — предупреждаю я, смотря на человека, что является её отцом.

— Она моя дочь, — хрипя, он продолжает пытаться показать силу, но каждый видит, что он всего лишь очередное ничтожество.

— Она перестала быть твоей дочерью уже давно. Я говорю только раз, повторять не буду.

Перевожу взгляд на Алестера.

— Ты идёшь с нами.