Выбор (СИ)

— А, — толстяк перевёл взгляд на Бородатого, — Неудавшийся художник и бывший учёный! Что ж, вам есть, о чём поговорить. Не буду отвлекать. А ты давай припоминай меня, я живу неподалёку и частенько к тебе сюда захаживаю. Пойду, сяду на любимое место, — он снова подмигнул и наглой походкой направился в соседний зал.

— Отвратительный тип, — фыркнул Бородатый.

— Вот уж точно! Вы его разве знаете? — удивился я.

— Имел несчастье пообщаться однажды. Знаете, очень люблю это местечко, вместе с покойной женой любили мы здесь бывать, а теперь вот я один, сижу, вспоминаю... А он тоже то и дело сюда приходит. Вы разве не замечали?

— Я только начал тут работать пару недель назад, — это ведь почти правда...

— Недавно я видел, как он вместе с какой-то развратной дамочкой веселился над тем, как ловко они обманули какого-то беднягу — вроде украли задумки картин или типа того... я не вникал в подробности.

— А как выглядела эта дамочка? — я не знаю, зачем спросил. У меня появилось неприятное предчувствие, но я ещё не понимал, с чем оно связано.

— Такая румяная бестия в глубоком декольте. Она ещё так отвратительно кокетничала...

— Эй, чувак, твоя смена кончилась, — ко мне подошёл сменявший меня официант.

— А... Да, я уже ухожу. До свидания!

Я пулей вылетел из зала, на ходу срывая с шеи эту удавку с бантиком. Мне всё страшно не нравилось. Что делать? И что там за румяная дамочка? Я сначала даже не подумал о Кате. Я не знаю, зачем я спросил. И это ничего не значит. Мало ли румяных дамочек... Но она фотографировала мои картины, и может быть, этот толстяк обманул её, хитростью выманил кадры... Или случайно где-то их увидел... Мне стыдно было в этом себе признаться, но я подозревал свою возлюбленную, и мне от самого себя было гадко и отвратительно. Я гнал эти мысли прочь, оправдывал её, как только мог, но... а вдруг?! Меня накрыло с головой, я весь дрожал и не находил себе места. Что украдут мои картины, на которых моя душа наизнанку, в которые вложено всё: мои чувства, мечты, мысли… Смысл моей жизни, всё, над чем я трудился в последние 10 лет — любой образ, любое переживание из головы сразу же передавались кисти; что кто-то украдёт их, нарисует получше и выдаст за свои... Ведь это же был мой самый ужасный тайный страх, я из-за этого никому не мог их показать... И если представить, что она, единственная, перед кем я обнажил душу, та, кого я любил и кому слепо, безгранично верил, если она вовсе не любила и не понимала меня, если всё это время она притворялась, лгала мне, обкрадывала меня?! И за моей спиной смеялась надо мной вместе с этим жирным гадом?! Да как и чем мне жить-то теперь, после этого?! Получится, что вся моя прежняя жизнь не имела смысла, она украдена у меня, вместе с моей душой украдена! У меня больше нет души, потому что она вся была в том, что я создал, а оно больше мне не принадлежит... От меня будто отрезали жизненно важный кусок плоти и утащили непонятно куда... У меня ничего больше в жизни не было, кроме этих картин, того, что создано моим мозгом — может, плохих картин, может, больным мозгом, но больше ничего у меня не было! Я был для себя единственной опорой, а теперь меня нет, меня уничтожили, и кто? Та, кто никогда, ни за что не мог этого сделать, единственная, кого я любил, нанесла мне удар в спину... И никому, никому нельзя доверять! Я больше никому ничего не покажу, не перед кем не откроюсь. Да я и делать больше ничего не буду. Я просто не могу начинать сначала, мне нечем начинать, не из чего создавать, я совершенно пустой теперь...

Какой же я мерзкий урод, как я могу подозревать её в этом?! Да я последнее ничтожество, если могу так про неё думать! О, какая мука! Я зарычал и саданул кулаком по стене. Боль немного отрезвила меня. На костяшках пальцев выступила кровь. Существует такая штука, как презумпция невиновности, и я просто обязан полностью доверять ей, пока не увижу своими глазами доказательств моей правоты. Может, она действительно ни в чём не виновата, но я ясно понимал, что не будет мне покоя, пока я не опровергну свои подозрения. Но как это сделать?

Если она и вправду всё это провернула, тут у меня две дороги: купить пистолет и застрелиться или уйти отшельником в пустыню. Я представил пустыню и меня передёрнуло. Да, таков я без моих безумных фантазий. Рассыпающееся ничто.

Парализованный ужасом, я стоял на краю кухни и не сразу заметил уборщицу тётю Олю (ту самую, что так недавно рассказывала мне о самоубийстве Кати), которая бегала со шваброй, ругалась и даже довела до слёз официантку Асю (улыбчивую кассиршу, которая напугала меня, спросив о карте), а теперь ринулась ко мне.

— Что вы тут бегаете, нелюди, топчите только! А ну, пшёл!