Выбор жанра

— Его тащи, он богатый!

Не знаю уж, как великий сценарист отбивался, мы позорно сбежали.

Так что насчет стрип-бара я говорил чистейшую правду, которой никто не верил. А вот насчет денег Захарченко протелепал. Перед поездкой я купил у знакомого валютчика сто долларов, удачно провез их через границу в отвороте джинсов и теперь не трясся над каждой маркой. Но свое богатство, разумеется, не выставлял напоказ.

Между тем посиделки продолжались. Уже два часа. И продолжалось напряженное выяснение личности таинственной Ирмы. Кто-то вспомнил, что перед отъездом видел ее возле гостиницы «Националь» с какими-то иностранцами. Приставкин все больше мрачнел.

Зоя В.:

— Скажи, Наташа, у нее много вещей?

Наталья Викторовна:

— Нет. Только небольшой чемодан.

Захарченко:

— Мало вещей. Будет не жалко бросить. И немецкий язык знает в совершенстве! Все один к одному!

Ряшенцев:

— Жрать охота.

Захарченко:

— Юрий, вы можете потерпеть? Один вы голодный? Все голодные!

Ряшенцев:

— А почему все молчат?

Захарченко:

— Потому что понимают ответственность момента! Человека упустили! Шутки?

Ряшенцев:

— Да бросьте вы. Если бы она хотела соскочить, соскочила бы в Бонне. Там все правительство. А здесь что? Только эти козел и осел. Я уже смотреть на них не могу!

— Зачем ей правительство? Зайдет в любой полицейских участок и попросит политического убежища! И ей дадут!

Ежов:

— Так просто? Не знал.

Молодой человек на заднем сиденье достал блокнот и что-то в нем пометил.

Ряшенцев:

— А жрать все равно охота.

Два двадцать.

Приставкин:

— Все. Ждем еще десять минут и уезжаем.

Захарченко:

— Анатолий Игнатьевич, это очень серьезное решение. Вы понимаете?

Приставкин:

— Я отвечаю за всю группу. И не хочу, чтобы Ряшенцев загнулся от голода. Этой потери советская поэзия мне не простит.

Захарченко:

— Ну-ну!..

Последние десять минут казались бесконечными. Все уставились на часы, напряженно следя за бегом секундной стрелки, как перед стартом.

16–25.

16–26.

16–27.

Всего три минуты оставалось до роковой черты.

— Внимание!.. Приготовиться!..

Но в тот момент, когда должна была прозвучать команда «Старт!» в автобус впорхнула Ирма. Мило улыбнулась:

— Извините, я немного задержалась, вокруг столько интересного!

Прошла к своему креслу, удобно устроилась в нем, поправила на коленях платье. Поинтересовалась:

— Мы кого-нибудь ждем?

И тут рявкнул деликатнейший Приставкин:

— Тебя, жопа!

Занавес.

Когда подъехали к турецкой харчевне, где нас ждал обед, грозивший плавно перейти в ужин, я предложил:

— Давайте договоримся. Если кто-то надумает свалить, пусть валит из отеля, а не из автобуса. Это будет гораздо гуманнее.

Молодой человек на заднем сиденье вынул черный блокнот.

Больше меня в дальнее зарубежье не пускали. В Болгарию — пожалуйста. В Венгрию — хоть сейчас. А дальше — стоп. Причем делали это с иезуитской извращенностью. Говорили:

— Хотите во Францию? В Италию? Нет проблем. Но без жены.

Я возмущался:

— Неужели я похож на человека, который под одеялом давится тортом?

— Сочувствуем. Но мест в тургруппах мало, а желающих много. В первую очередь мы отправляем писателей, чтобы они обогащали свой внутренний мир. Такой порядок.

Да, такие вот порядки были в Союзе писателей СССР. Очень они мне не нравились, прямо с души воротило. Но не подправишь. Пришлось разогнать. И Союз писателей СССР. И СССР. Заодно. По отдельности не получалось.

Теперь я могу ездить куда угодно. Хоть один, хоть с женой. Только плати. Но что-то не ездится. Почему, спрашиваю себя, почему? Дай ответ. Не дает ответа, тонким звоном заливается колокольчик…

Судьба одной книги

Ранним вечером в феврале 1972 года на пороге моего дома возник залепленный мокрым снегом молодой майор с черными петлицами и поставил на пол две увесистые картонные коробки:

— Приказано передать.

Такой тяжелой могла быть только бумага. Так и оказалось. В коробках было два десятка папок с плотным машинописным текстом. Я внутренне ужаснулся: это же не меньше недели читать! Но отступать было некуда. За несколько дней до этого в разговоре с моим старшим коллегой по писательскому цеху Михаилом Дмитриевичем Михалевым (он тогда заведовал отделом очерка в журнале «Октябрь») я дал согласие взглянуть на материалы очень интересных, как он сказал, мемуаров с тем, чтобы принять участие в их литературной обработке. Если они меня тоже заинтересуют. Михаил Дмитриевич занимался этой работой уже больше года и чувствовал, что в одиночку не справится.

Майор, козырнув, исчез в темноте. Я перетащил коробки в кабинет и раскрыл первую папку. На титульном листе стояло: «В. Г. Грабин. Оружие победы. Воспоминания артиллерийского конструктора».