Выборы в Венгрии

У Менюша сердце упало.

— Баронесса, мама твоя, — пролепетал он. — Ты разве не помнишь?

— Мама это сказала?

— Да, когда однажды плохую еду ругали, она сказала: "На будущий год, если приеду сюда, повара с собой привезу". Точные ее слова.

Кларика расхохоталась до слез.

— Ох, эта мама! Конечно, она бы не прочь повара привезти. Всякий рад бы. Но как можно невинную шутку понять так буквально? Ох, уж эта мама, ха-ха-ха!

Менюш, однако, не находил в этом ничего смешного.

— Клара, я хочу знать правду! — крикнул он в возбуждении.

— Какую правду, муженек? — все еще ласково спросила она.

— Какое у тебя приданое? В конце концов нужно же мне знать.

— Приданое? — протянула она равнодушно. — У меня нет приданого.

Катанги побледнел.

— Но ведь твоя мама богатая женщина, — растерянно пробормотал он. — Разве нет?

— Моя мама на пенсию живет, за мужа. А она очень маленькая.

— Не может быть… Этого не может быть.

Растерянный, с перекошенным лицом, метался он по комнате. Глаза у него налились кровью, ноздри раздувались. Видно было, что он с трудом сдерживает себя. Воспитанный человек боролся в нем со зверем.

Внезапно он подошел к жене и хриплым голосом спросил в упор:

— А почему же вы тогда мне сто наполеондоров дали? Кларика покраснела, как рак. Потом мягко положила ему руку на плечо, стараясь успокоить.

— Это все… почти все, что мне от папы осталось. Я отдала тебе, потому что… потому что…

— Потому что обмануть хотела.

— Потому что я тебя люблю.

Менюш оттолкнул ее и бросился вон из комнаты. В дверях он обернулся и, весь дрожа, крикнул:

— К жуликам в лапы попался!

Так прошло первое утро. "Выгоню, нынче же из дому выгоню!" — твердил он про себя, задыхаясь от ярости. Но, поостыв на свежем воздухе, здраво рассудил, что тогда скандал выйдет и все над ним же будут потешаться: ловко, мол, заманили своими наполеондорами. Дальняя прогулка к тремольской роще, во время которой все знакомые поздравляли его со счастливым браком (легко представить, каких сил ему стоило улыбаться!), подсказала правильный выход: проглотить эту уготованную коварной судьбой горькую пилюлю. Умный вор не спешит в полицию, если его обокрали, пока он сам в чужой карман лазил. Правда, и кража, и чужой карман, к сожалению, были только фигуральные. Что у него украла Кларика? Увы, ровно ничего (ей и самой, бедняжке, не пофартило). А он в чей карман залез? И сказать стыдно.

В одной медицинской книжке попалась ему как-то картинка, изображавшая болезнь и больного в виде двух человек, лежащих рядом в одной постели. Врач толстой дубинкой колотит болезнь, заодно попадая и по больному. Довольно остроумная характеристика современного врачевания.

Но если против болезней такие методы еще годятся, зачем бить того, от чьих ушибов сам страдаешь? Нет, Клари позорить нельзя. Уж коли случилось — значит, так богу угодно, на то его святая воля (ну, конечно: это всевышний на сто наполеондоров польстился!); против нее не пойдешь.

Короче говоря, прогулка кончилась тем, что Менюш, изрядно проголодавшись, поплелся потихонечку домой, как побитая собака. У легкомысленных людей настроение меняется быстро.

Застав жену в слезах, теперь уж он взял примирительный тон.

— Ну, будет, перестань. Оденься лучше да пойдем обедать. Но Кларика так рыдала, словно сердце у нее разрывалось.

— Ну, не будь такой неженкой, глупенькая. Не надо это близко к сердцу принимать.

— Ты меня оскорбил, — безутешно рыдала она. — И дал понять, что не любишь.

— Как это не люблю? Не выдумывай!

— Что только из-за денег на мне женился. Господи, господи!

Менюш присел рядом, гладя ее по головке, как обиженного ребенка.

— Прости, Клари. Очень уж я огорчился. Я был груб с тобой, сознаюсь, но это с отчаяния. Мне сразу представилось безрадостное будущее, нужда, которая нас ожидает. Я об уютном гнездышке мечтал для нас с тобой, а впереди только бедность да тяжелая борьба за кусок хлеба.

— Но почему же мы не можем быть счастливы? — кротко возразила Клари, подымая на мужа заплаканные глаза. — Ведь нам так мало нужно!

— Но если даже этого нет!

— Как? А твоя практика, пациенты?

— Нет у меня никаких пациентов.

— А все эти бесчисленные больные, которые у тебя лечились?

— Никто, детка, у меня не лечился — пятеро больных за все лето. Семьдесят форинтов — вот весь мой заработок (не считая твоего гонорара), четыреста — все мое состояние. Больше у меня ничего нет.

Настал черед Клари побледнеть. Высвободившись из его объятий, она вскочила, как тигрица. Заплаканные ее глаза метали молнии.

— Так вы прохвост, сударь, вот вы кто!

Менюш с циническим спокойствием скрестил руки на груди.

— Друг друга стоим, женушка. А теперь идем-ка обедать.

НЕКОТОРЫЕ ДЕЛИКАТНЫЕ ПОДРОБНОСТИ

Первая осенница расцвела на приксдорфскпх лугах. Это значит — запирай ворота. Воды теряют свою чудодейственную силу; последние больные уезжают.

Лавки, отели закрываются, девушки, подающие воду у источников, до весны нанимаются в служанки по окрестным городам, деревья роняют листву — вся жизнь замирает.