Выбранные места из переписки с друзьями (Часть 1)

У Д. Жукова разные мерки для критической оценки разных авторов. К Тынянову он прикладывает одну мерку, к О. Михайлову - совсем иную. Ну а если одно измерять в метрах, а другое в микронах и не указывать единицу измерения, то великан может оказаться меньше ячменного зерна, а карлик выше Эвереста.

Так и выходит у Д. Жукова.

"Смелый эксперимент" О. Михайлова состоит в том, что его книга о Державине "написана как роман". Вот что "необычно в рамках ЖЗЛ", то есть в той серии, где выходили переводные книги Ирвина Стоуна о Джеке Лондоне, "Эварист Галуа" Л. Инфельда и много десятков, если не сотни романов-биографий советских авторов, из которых назову книги В. Прибыткова об Андрее Рублеве и Иване Федорове, "Черский" и "Семенов-Тяншанский" А. Алдана-Семенова, несколько книг В. Прокофьева, "Гаршин" В. Порудоминского, целый ряд биографических книг Льва Гумилевского - одного из зачинателей серии ЖЗЛ, связанного с ней на протяжении десятилетий. Я уж не говорю о замечательном романе-биографии М. Булгакова "Жизнь господина де Мольера". Написанная еще в тридцатые годы, эта книга не сразу нашла дорогу к читателю, но все-таки она вышла в свет в серии ЖЗЛ почти за пятнадцать лет до "смелого эксперимента" О. Михайлова. Д. Жуков высоко оценивает книгу Булгакова, "побивая" ею Тынянова, однако затем она исчезает из размышлений критика, открывая дорогу "смелому эксперименту" О. Михайлова.

Д. Жуков восхищается тем, как "стремительно вводит Михайлов читателя в обстоятельства жизни своего героя с первых строк первой главы". Вот как он это делает:

"О, бедность, проклятая бедность!.. Когда ни семитки в кошельке и надеяться не на кого - боярина близкого, ни благодетеля какого нет. И вот сидит он, запершись в светелке, на хлебе и воде, по нескольку суток марает стихи, -- при слабом свете полушечной сальной свечки или при сиянии солнечном сквозь щели затворенных ставен. Перекладывает с немецкого вирши Фридриха Великого и сочиняет шутки всякие, хотя на душе кошки скребут...

Ах, маменька, маменька, ненаглядная Фекла Андреевна! Ежели бы ведала ты, что понаделал-понатворил сынок твой, сержант лейб-гвардии Преображенского полка Гаврило, сын Романов Державин! И наследственное именьице, и купленную у господ Таптыковых небольшую деревушку душ в тридцать - все как есть заложил, а деньги до трынки просадил в фараон! Да еще неизвестно, не разжалуют ли его в Санкт-Петербурхе в армейские солдаты за то, что он в сей распутной жизни, будучи послан с командой в Москву, полгода уже просрочил..."

Итак, величайшей заслугой О. Михайлова перед отечественной словесностью объявляется изобретение широко практикуемого приема, когда автор начинает повествование не с даты рождения своего героя, а прямо с остродраматического эпизода. Д. Жуков забывает об опыте сотен авторов, его опять выручает избирательное зрение-слепота. Тех же, кто не одарен такой избирательностью, процитированный отрывок может ввергнуть только в недоумение. За что О. Михайлов так ополчился на "фараон"? Сперва лишил его законного окончания в винительном падеже, а затем и вовсе превратил в "козел" отпущения, пригрозив разжаловать в солдаты за заведомо чужие грехи. И все это не в темном закоулке, а при "сиянии солнечном", что, впрочем, переводит повествование в условно-сказочный мир, ибо в обыденной жизни "сквозь щели закрытых ставен" свет не сияет, а едва пробивается.

Я вовсе не выискивал стилистических "перлов" в объемистой книге О. Михайлова - подобное занятие не считаю ни интересным, ни полезным. Я указываю только на то, что режет глаз и ухо в тех строчках, какие сам Д. Жуков привел в качестве образца новаторства и блестящего литературного слога (слов "стиль", как иноземное, Д. Жуков не одобряет, хотя и пользуется им).

Но, может быть, все это род тонкой издевки? Уж не смеется ли Д. Жуков над О. Михайловым? О, нет, в его обширной статье нет и тени иронии. Д. Жуков все пишет всерьез. Он даже обуздывает свое восхищение "смелым экспериментатором": высказаться во весь голос ему "мешает довольно близкое знакомство с самим автором". Выручает Ю. Лощиц. С ним Д. Жуков, надо полагать, не связан близкими отношениями и потому может не сдерживать своих восторгов.

Когда Ю. Лощиц писал книгу о Григории Сковороде, сообщает Д. Жуков, он был "примерно в таком же положении, что и Булгаков" при работе над биографией Мольера. И справился Ю. Лощиц с задачей не хуже Булгакова. Явления, стало быть, одного порядка. Ну, а когда Ю. Лощиц написал "Гончарова"*...

______________ * Лощиц, Ю.М. Гончаров, ЖЗЛ., "Молодая гвардия", 1977.

"В отношении девятнадцатого века автор в "Гончарове" играет ту же роль, какую играл Вяземский в "Фонвизине", говоря о восемнадцатом".