Выбрать свободное небо (СИ)

Взглянув исподлобья на Владимира, Роберт сообщил, что к нему прибыл Зубов. В ответ Тереза хмыкнула, попросила передать мужу привет, пожелала им хорошего вечера — и отключилась.

В номер постучали: принесли заказ. Мужчины поглядели друг на друга с любезностью двух голодных крокодилов. Пили они весь вечер и всю ночь. Старательно и вдумчиво, закусывая дополнительно заказанными маринованными корнишонами. Рассказывали друг другу о работе, о новых проектах…

Владимир доказывал, что искусство должно воспитывать зрителя — Роберт лишь обидно посмеялся — и сообщил, что это гордыня, что зрительницам только его, Зубова, или его, Роберта, в воспитатели не хватало.

Сам же он хотел донести до русского, что они своим лицедейством должны радовать зрителя — в этом и только в этом их святая обязанность. Владимир кривился…

Роберт говорил по-английски, потому что спьяну забыл абсолютно все русские слова. Владимир изъяснялся по-русски, так как английского вообще не знал. Это им не мешало понимать друг друга. И — сочувствовать.

Потом речь зашла о родителях. Оказалось, что Владимир со своими не общается, и попытался объяснить, почему. И тут же, смущаясь, он признался, что обожает свою тещу — маму Терезы.

— Потому что она — это моя семья. Потому что она умеет своих любить. И даже меня…

Роберт в ответ стал показывать фотографию своих мамы и папы, что была у него в бумажнике.

В половину пятого утра к ним в номер позвонили — за ними прибыл шофер, который должен был отвезти его и Зубова «на дачу». Странно, гость Северной столицы и не помнил, что должен был куда-то ехать, кроме аэропорта. И вообще, что такое эта «дача»?

— Это Тереза решила эвакуировать нас из гостиницы, как только свели мосты, — смог отчетливо проартикулировать Зубов.

Рэндэлл отчетливо помнил, что надо было сделать что-то очень-очень важное здесь, в центре Петербурга. Что он не собирался уезжать, пока с кем-то не встретиться. Но не мог вспомнить, что именно он собирался делать и с кем встречаться.

Потом они спускались вниз, поддерживая друг друга и чертыхаясь на двух языках — шофер лишь присвистнул: да, день начинался прелестно и обещал быть интересным.

— Ой-ё-ёй! — приговаривал он, пытаясь загрузить этих двоих в машину. Получалось плохо.

— Погоди! — размахивал руками Владимир, — погоди! Надо усадить гостя на переднее сидение!

Роберт признательно мычал.

— Давай, давай! — решительно командовал русский. — А я сяду сзади.

— Да какая разница? — не переставал удивляться шофер.

Владимир мог лишь пьяно и противно смеяться.

— Why? — наконец смог выговорить хоть что-нибудь англичанин.

— А — бикоз! — решительно ответил ему русский.

Шофер коротко вздохнул, взглянул на двух знаменитостей, быстро обошел машину и уселся за руль, заблокировал двери — чтобы никуда не делись… Тронулись! Машина ласточкой перелетела сквозь еще не забитый пробками город, а в салоне мирно спали две звезды экрана…

Глава четвертая

Лиза не хотела себе признаваться, но целый день прождала этого иностранца, Роберта. Упакованный портрет стоял рядом и тоже ожидал хозяина — но тот так и не появился. Вчера она потратила целый вечер и полночи, чтобы закончить портрет, прорисовать его тушью и пером — резкие черные черточки так подходили этим резким чертам лица. Она, нежно прикасаясь к полотну, прорисовывала бледную матовость кожи, и тонкие губы, и пронзительные глаза с длинными черными ресницами. И, конечно же, небрежно вьющиеся до самых плеч черные волосы.

Она очень хотела показать результат своей работы. Поэтому сегодня она ждала — сначала терпеливо, потом взволнованно — и не только потому, что ей необходимо было отдать ему портрет и хотя бы часть денег — когда Роберт ушел, она заметила, что он ей сунул в руки пять бумажек по сто фунтов стерлингов каждая…

Но он не приходил… И хотя день был удачный и заказов было много, Лиза что-то пыталась отыскать во взглядах тех, кто шел мимо. Но среди тех людях, что останавливались, интересовались, заказывали портреты, много улыбались, громко говорили — не было того, в ком она увидела еще и доброту, пусть даже и спрятанную за гнетом мрачных мыслей…

Но он не приходил. Забыл? Забил? Уехал раньше? Что-то случилось?

Лиза вздохнула и приказала себе успокоиться — не пришел и не пришел — что тут сделаешь?

Пользуясь минутным перерывом — сегодня все работали, как доблестные работники капиталистического труда — к ней подплыла Анна с рупором — и перво-наперво протянула Лизе хлеб с кусочком сыра.

— Ешь, худоба! — велела она.

Лиза благодарно замычала и вцепилась зубами в еду. Когда работы было много, художница обо всем забывала, в первую очередь о еде, во вторую — о сне — и рисовала, рисовала, рисовала… С другой стороны, когда работы не было вовсе, деньги тоже как-то не появлялись… И опять же и о еде, и о сне можно было забыть…

— Я, кстати говоря, поняла, кто твой иностранец.

— Он не мой, — проговорила Лиза с набитым ртом.