Вычеркнутый из жизни. Северный свет

Наступило короткое молчание. Затем Смит откашлялся. Его лицо, обычно розоватое, как свиное сало, было совсем бледным и лоснилось от испарины. Эта бледность особенно подчеркивалась сизым небритым подбородком и припухлостью под глазами. Казалось, ему было очень не по себе. Потемневший от пота воротничок, развязавшийся галстук – все указывало на лихорадочное возбуждение. Генри никогда прежде не видел его в подобном состоянии.

– Мистер Пейдж, – начал Смит, запинаясь и в то же время так, словно заучил свою речь наизусть, – я не испытываю никакой вражды к вам лично. Я уважаю вас и не хотел бы причинять вам горе. Я даже надеюсь, что вы относитесь ко мне так же. Но с другой стороны, бывают обстоятельства, вынуждающие человека в моем положении решиться на некоторые шаги ради собственных интересов. Мистер Пейдж, мне тяжело говорить об этом… но в нашем распоряжении имеются данные, которые мы считаем себя обязанными довести до вашего сведения.

– Судя по вашим письмам, речь идет о моей невестке.

– Вот именно, – проронил Най, стряхивая пепел с сигареты.

– В таком случае, хотя вам, вероятно, это покажется излишней щепетильностью, я предпочел бы, чтобы вы изложили свои сведения в ее присутствии.

– Погодите, мистер Пейдж. Прежде выслушайте нас. Мы не хотим причинять лишние страдания женщине.

– А, бросьте, Смит! – прервал его Най. – Ради бога, переходите к делу.

– Ну что же, – сказал Генри. – Я выслушаю вас. Но я надеюсь, что вам известен закон о клевете.

– Мистер Пейдж, мне очень неприятно говорить…

– Вот что, – вмешался Най, – дайте-ка я скажу. – Он погасил сигарету и уставился на Пейджа холодными выпуклыми глазами. – Вы издаете чистенькую, высоконравственную газетку. Вам подавай нравственную прессу, нравственное общество и все прочее тоже нравственное. Вы весь такой лилейно-непорочный, что небось и не знаете слова «аборт».

– Оно… оно мне известно, – растерянно пробормотал Пейдж.

– И то хорошо, – ухмыльнулся Най. – Это облегчает дело. Так, может, вы знаете также, что, когда у незамужней девицы случается неприятность, а ей хочется сохранить свою репутацию, она отправляется с черного хода к какой-нибудь старой ведьме, которая и освобождает ее от неприятного бремени. К несчастью, существует закон, известный как Закон о преступлении против личности от тысяча восемьсот шестьдесят первого года, который гласит, что женщина, разрешившая устроить себе выкидыш с помощью любого инструмента или каких-либо иных средств, совершает тем самым уголовное преступление и подлежит ссылке на каторжные работы пожизненно, или на срок не менее трех лет, или же тюремному заключению на срок не более двух лет… Печально, не так ли?

– Хватит, – сипло сказал Смит. – Мистер Пейдж, мне очень больно говорить вам об этом. Три года назад, в августе, ваша невестка, тогда еще Кора Бейтс, была на основании этого закона приговорена к тюремному заключению.

Генри в полной растерянности глядел на него. Он словно окаменел. Окружающий мир исчез, и перед глазами маячило только расплывающееся, как в тумане, лицо Смита.

– Нет… не верю… нет.

– Это правда. И у нас есть доказательства.

– Нет, – механически повторил Генри. – Нет, это неправда.

– Хватит! – сказал Най и кивнул на пришедшего с ними незнакомца. – Хейнс занимался этим делом. Проследил его от начала и до конца. Так ведь, Джек?

– К несчастью, сэр, это так. – Хейнс глядел на Пейджа виноватыми глазами или, во всяком случае, с притворным сожалением. – Я присутствовал на судебном разбирательстве. И должен сказать, судья проявил большую снисходительность – принял во внимание смягчающие обстоятельства. Приговор был самый легкий.

– Приговор? – Генри произнес это слово с трудом, судорожно сжимая ручки кресла.

– Шесть месяцев тюрьмы.

Сердце Генри на несколько бесконечно долгих мгновений перестало биться. Он ожидал какого-нибудь обвинения, связанного с ее прошлым: они могли выкопать и раздуть подробности забытой глупой интрижки – с этим Хейнсом, например, – или что-то связанное с бедностью и невзгодами ее юности; все, что угодно, но только не это. То, что он услышал, неизмеримо превосходило худшие его предположения. Внезапно все в нем возмутилось… Он не хочет верить им – и не верит.

– Невозможно… это ложь. Она здесь… она докажет, что это не так.

– Ну что ж, позовите ее, – сказал Най с такой хладнокровной и небрежной уверенностью, что Пейдж помертвел. – Посмотрим, кто здесь лжет.

Генри приподнялся, чтобы позвать Кору, но тут же снова упал в кресло. Как он мог заставить ее выслушивать это гнусное обвинение?!

– Ну, зовите же! – настаивал Най. – Давайте покончим с этим раз и навсегда. Спросите дамочку, как ее угораздило попасть за решетку.

Генри сковало леденящее сомнение, и он не мог решить, что делать дальше. Пока он колебался, боковая дверь, ведущая в комнату мисс Моффат, отворилась. Кора устала ждать и зашла поглядеть, не освободился ли он. В память Генри навсегда врезалось выражение ее лица, когда она вдруг поняла, что означает открывшаяся ее взору сцена. В комнате наступила мертвая тишина.