Вычисляя звезды

На дороге лежала рука. Рука без тела. Просто голая рука, и пальцы ее были устремлены к небу. Заканчивалась рука окровавленным плечом, а обладавший ею некогда был, вероятнее всего, взрослым белым мужчиной лет тридцати.

– Боже.

Натаниэль остановился подле меня.

Никто из нас не был брезглив, да и потрясения последних часов создали в наших сознаниях некую дымку оцепенения.

Я шагнула к руке, а затем взглянула на холм. Осталось стоять лишь несколько деревьев, но их кроны, даже лишенные листьев, маскировали пейзаж узором из ветвей.

– Эй!

Натаниэль сложил руки рупором вокруг рта и крикнул:

– Эй! Есть там кто?!

Если не считать ветра, шелестящего ветвями, на холме было тихо.

На фронте я видела вещи похуже, чем оторванная конечность, но то было на войне, а там смертей не счесть, да и вообще законы свои.

Хоронить руку было бесполезно, но и оставить казалось неправильным.

Я, нащупав руку Натаниэля, произнесла:

– Барух даян ха’эмет[4].

К моему голосу присоединился его глубокий баритон.

Наша молитва была не столько об этом человеке, который, вероятно, и не был евреем, сколько за всех людей, которых он в наших сердцах воплощал: за моих родителей и за тысячи – сотни тысяч – жизней, которые сегодня безвременно канули в Лету.

Именно тогда я наконец заплакала.

* * *

До взлетно-посадочной полосы мы добрались лишь часа через четыре.

Понятно, что летом мы могли преодолеть то же расстояние за час – пологие горы Пенсильвании были не более чем холмами.

Но то было летом, а сегодняшний переход оказался… трудным. Ужасно трудным.

И рука была не худшим, что мы видели.

Кроме того, на пути к аэродрому мы не встретили ни единого живого человека.

* * *

По периметру взлетно-посадочной полосы деревьев было больше, и росли они гуще. Те из них, что имели неглубокие корни, были теперь повалены.

Взлетно-посадочная полоса представляла собой лишь вытянутый кусок поля, расположенный между деревьями на пологом плато, и выполняла свои функции лишь благодаря тому, что мистер Голдман знал Натаниэля с детства и для нас постоянно держал эту часть своего хозяйства скошенной.

Проходившая примерно с востока на запад полоса оказалась почти перпендикулярно фронту взрыва, отчего большинство деревьев было повалено параллельно ей, оставив полосу чистой. Вдоль восточного конца ее тянулась дорога, которая, достигнув конца полосы, плавно сворачивала на север.

К западу располагался сарай, в котором временами и стоял наш самолет. Стены сарая сейчас оказались порядком покосившимися, просевшими, но, самое главное, сам сарай выстоял.

Нам невероятно повезло!

Спустившись по склону еще немного, я вдруг ощутила первый с той самой злосчастной минуты, как на нас обрушился взрыв, проблеск надежды.

Я явственно услышала урчание работающего двигателя. Автомобильного двигателя!

Натаниэль встретился со мной взглядом, и мы, не сговариваясь, рванули вниз, к дороге, огибающей с восточной стороны взлетно-посадочную полосу. Мы карабкались по стволам и упавшим веткам, огибали камни и мертвых животных, скользили в слякоти и пепле. Мы отчаянно стремились туда, где, частично скрытый уцелевшими после взрыва деревьями, стоял автомобиль с работающим, как я к тому времени уже сообразила, на холостом ходу двигателем.

Рокот двигателя становилась все громче, все явственнее, а когда мы преодолели последнее препятствие и оказались на взлетно-посадочной полосе, то глазам нашим предстал красный пикап «Форд», на котором ездил мистер Голдман.

Мы с Натаниэлем устремились по дороге к автомобилю. Завернули за поворот. Дорога здесь была напрочь перекрыта деревом, и грузовичок прижался к нему передним бампером, будто мистер Голдман пытался оттолкнуть дерево с дороги.

– Мистер Голдман! – закричал Натаниэль и замахал руками.

Стекла на дверцах грузовичка были опущены, и мистер Голдман сидел, опустив голову на локоть, частично высунутый из водительской дверцы. Я подбежала к машине, надеясь, что он – просто без сознания.

Мы с Натаниэлем, по крайней мере, предвидя опасность, заранее укрылись от приближающейся взрывной волны.

Но мистер Голдман такой возможности был лишен…

К грузовичку я подошла уже не спеша.

Натаниэль частенько рассказывал мне истории о своих детских поездках в хижину и о том, что у мистера Голдмана всегда были для него припасены мятные леденцы.

А теперь мистер Голдман был мертв. Это было совершенно очевидно, и прикасаться к нему, а тем более щупать пульс необходимости не было, поскольку в шее его, пронзая насквозь, торчала ветка дерева.

3