Выдумщик

– Ты чего, батя, – сидишь, скукожился? Обогреватель включай!

Глянул на меня, усмехаясь.

– Так ты ж не велел?

– Гуляем! Можно теперь!

И наш обогреватель включил. Праздник устроил им. И вот – спирали наливаются теплом, и обе плитки раскраснелись.

– Чайку? А еще – картошечки пожарим, с лучком! Порубим кольчиками на сковороду – пусть слегка пожелтеет. Та-ак…

– Веч! А научишь готовить меня?

– Да ты же умела!.. Ну смотри…

Щелк! Спирали плитки стали бледнеть. И холодильник, хрюкнув, оборвал свою песнь… Жизнь кончилась. Причем – я сразу почувствовал, что это какой-то другой «щелк» – из каких-то более высоких сфер. Все остывало вокруг – и мы остывали. Заставил себя выйти под дождь. Моя-то, внутренняя пробка, что в коридоре, вякнуть не могла – закорочена, ток мимо нее идет. Искать надо «высшую фигу»… О, вот она – как раз над сломанным боковым крыльцом, под самой стрехой белеет, в открытой ржавой коробке. Такая же белая кнопочка выскочила из черной пробки и ток обрубила – но эту мне не достать. Коротки руки. Тут длинная лестница нужна – а ее увели прошлым летом. Вот оно, наказание за мою гордыню. «Высшая фига»! Выскакивает только в самых пожарных случаях, в буквальном смысле этих слов. Вернулся. Сидели, смотрели на дождь. Уже как большое счастье прежнюю, доступную фигу вспоминал. С ней ладили! А тут – полная безнадега. И – тишина.

Словно в насмешку, солнце выглянуло – впервые за столько дней. Лужи меж соснами позолотило. И – пар пошел. Видим вдруг – идет по воде золотой человек. Абсолютно голый! Ближе подошел: не голый, просто – в одежде, насквозь промокшей. Дождь ему нипочем. Из верхней одежды – майка, но абсолютно промокшая, прозрачная. Подошел, улыбаясь.

– Ждете?

Засмеялись. По золотым лужам, дымящимся, к «высокой фиге» его подвел.

– Вот, выскочила! – я показал.

– Я вообще-то насчет крыльца. Но если надо – сделаем. Знаю я эту пробку. Слабая для внешнего щитка. Тут она должна вырубаться, когда вовсе уже пожар грозит. Тут надо на пятнадцать ампер.

– А у вас есть такая?

– Нет. В Зеленогорск надо ехать.

– Так. И сколько же она стоит?

– Сто!

Я сходил, вынес бумажник.

– Вот.

Он с некоторым недоумением на купюру посмотрел.

– Но… надо же учитывать… и гомогенный фактор. Такая духовная ценность доверена нам! – указал на будку.

– А-а. Да. Ладно. Вот тебе еще сто. За то, что пришел вовремя!

И – тишина. Я возил свое ухо в Питер, ложился на клеенчатую кушетку, и в ухо закапывали мне какое-то очень шумное лекарство: шипение и треск.

Однажды возвращался на электричке – и вдруг мобильник зазвонил: еле вырыл его из пакетов с продуктами.

– Алле! Это Серж.

– Из Италии?

– Ну а откуда же еще? Я рассказывал тут про твое ухо… Смеялись все…

Ну и паузы у него: валюту не экономит.

– Но – не тянет на «Золотое клеймо». Сказали мне, совершенно резонно: «А Ахматова тут при чем?!» Больше у тебя ничего нет?

– У меня?.. Надо подумать… Сейчас!

Но тут в вагон вошел талантливый нищий, бацнул по струнам, запел, и, когда он кончил петь, ничего уже не было.

Постепенно я привык к этой жизни: возил свое ухо в Питер, слушал шумное лекарство, потом в синих пленчатых бахилах выходил на проспект, спохватившись, снимал их с ботинок, ехал домой. Снова пел талантливый нищий, но, к сожалению, ничему уже не мешал. В другие дни ездил на велосипеде за продуктами, умоляя жену не гоняться за мной, дать хоть немного свободы… но – когда она встречалась мне, бегущая по шоссе, нервно прихрамывающая, с растрепанными седыми патлами… я уже не хотел в ярости переехать ее велосипедом, как прежде, а мирно останавливался и говорил что-нибудь вроде: «Ну не ходи ты так часто на дорогу!» – «…В старомодном ветхом шушуне?» – виновато улыбаясь, говорила она.

Однажды я ехал с ухом обратно, и зазвонил телефон.

– Алло! Это Серж! Увы… Не проканало твое больное ухо – в сборник не включили его.

– А я знаю.

– Откуда?

– А потому что – всё! Вылечил!

– А-а.

У станции в пивной я увидел мастера.

– Сейчас по крыльцу Ахматовой работаю – выкладываюсь весь. Особенно духовно.

А сделать так – бездуховно и быстро? Это не по-нашему?!

Я подошел к столу, уставленному бутылками:

– Как не стыдно тебе? Что ты сделал? Старые люди сидят неделю без света. И без крыльца!.. Две сотни слупил! «Духовно!» – я, повернувшись, ушел.

Приближаясь к будке уже в сумерках, я вздрогнул. На террасе – свет! Отец, значит, работает – настольная лампа отца! В прошлый год часто возвращался поздно – и шел на нее, как на маяк. Побежал. Потом остановился… Назад? Надо перед мастером извиниться!.. Ну ладно. После! На террасу влетел.

– Работает? – спросил отца.

– …Что? Да. Приходил. Сделал. Сказал – более мощный предохранитель поставил!

– Сделал, Веч! – жена, сияя, сидела с книгой на коленях… есть все же на свете счастье и доброта!

Пошли смотреть пробку – правда, уже в темноте.

– Отлично, да, – я пытался с земли заглянуть под стреху. Пробка стоит! Похожая сильно на старую… но это я придираюсь уже! Крыльцо, правда, в руинах. Но не сразу же все! – А это что за крест он сколотил?

– А, – жена засмеялась. – Это он взбирался по нему!

– Все! Пошли ужинать! Гуляем!