Выдумщик

Включили обогреватели, обе плитки… Ура! Держит новый предохранитель – а была «высшая фига»! Ура!

И жена разрумянилась.

– Все! Переворачивай картошку! Схожу…

По пути в туалет на свой жалкий жучок глянул… ну ничего. Пусть будет. Теперь нас «высший предохранитель», как Бог, хранит. Бог сохраняет все!

Спустил штаны, приготовился к блаженству… Нет. Встал, натянул. Что-то тут не то! Странный запах. Что-то горит. Через круглое отверстие заглянул в бездну. Там все обычно. В коридоре глянул на свой «жучок». Безмолвствует. Не кажет больше «фиги» – закоротили ее. Выскочил на террасу. Горим! Мало того что горит картошка – это дело обычное у нас, – пахнет горящей пластмассой! Где-то рядом. Тройник, в который воткнуты вилки холодильника и двух плиток! Схватил его – и он у меня в руке остался, прилип горящей расплавленной массой – не отлепить! Махая, бегал под соснами, потом опустил руку в лужу. И тут увидел: из-под кровли дым идет! «Высшая фига» горит, но «палец» не выскочил. Мистика! И от стен уже дым… нет еще – это пар. Но как же предохранитель? Он же не пропускать должен такой ток, от которого тройник плавится! Поднял крест сколоченный, приложил к стене. Мокрый! Но вскарабкался по нему! Вывинтил пробку, но в гнезде фольга осталась – раскаленная, светящаяся. Мастер «жучка» из фольги поставил, за двести рублей! Надо вырубать все! И фольгу из гнезда выковырить скорей! Стал ручкой выковыривать – основным орудием труда своего, – но, к сожалению, она оказалась металлической. Вспышка! И – тьма!

…На крест, говорят, свалился! Когда я открыл глаза, сматериться хотел, но не вышло: какая-то ночная экскурсия стояла, смотрела на меня.

Потом я спал. Верней – спали мы. Верней – пытались заснуть. Ночью я слышал, что отец упорно карабкается на сломанное крыльцо – обязательно там надо ему ходить в уборную: стесняется мимо нас. Вскарабкался. Потом – спустился. Молодец!

А я про мастера думал: совесть когда-то пробудится у него? Проснулась, неожиданно, в пять утра! Чуть задремав, я очнулся от стука. Пять утра! Самое время для пробуждения совести! К половине шестого она стала засыпать: удары все реже раздавались. Я вышел.

– Ну как ты? – он протянул мне руку.

– Извини. Руку тебе не могу подать… Ожог.

Потом я ехал уже к другому доктору, кардиологу – и тут мобильник зазвонил. Никак не могу по новой приладиться: то правое ухо не работает, то правая рука. Ухватил все-таки левой рукой.

– Алле. Это Серж. Наслышаны о твоем подвиге у будки. Приезжай – все хотят тебя видеть. Запиши главный телефон…

Но тут запел талантливый нищий, и волшебного номера я не узнал.

Став очередным арендатором весьма скромной вблизи и еще более скромной изнутри ахматовской будки, я гордился тем, что оказался тут. Быть в тех же стенах – уже честь. Здесь она собирала дары всеобщей любви и уважения. Василий Аксенов рассказывал, что, появившись здесь, робко стоял у калитки, потом на крыльце показалась Ахматова с Найманом, что-то спросила у Толи и произнесла с царственным жестом: «Он может подойти!» Здесь она и расправлялась с врагами. Мгновенно распространялось по Комарово: «Ахматова не поздоровалась с таким-то!» И «такому-то» уже не подавали руки. Здесь была не советская власть, а Царство Ахматовой. Ахматова поселилась тут в 1955-м, и власти уже начинали понимать, что лучше ее – почитать, именно она принесет славу этому месту и всей России. Отсюда она уезжала получать итальянскую премию. Когда она жила здесь, ее дважды выдвигали на Нобелевку и так и не дали. Но это ничуть не поколебало ее гордости. И мы в трудные времена – а других вроде и не было – с упоением повторяли ее строчку: «И в мире нет людей бесслезней, надменнее и проще нас». И это спасало. Она присутствовала здесь и по-прежнему царила! Как-то тут появился спесивый режиссер-документалист и все время брюзжал – все было не так, как он это «видел» в воображении! Однажды он вышел на крыльцо – и дощечка надломилась, и он загремел по всем ступенькам своими костями прямо в лужу. Вскочил мокрый и возмущенный: «Не может быть! Такое – и со мной!» – «Ты не понимаешь, Женя! – сказал ему оператор. – Для тебя – гробануться с крыльца Ахматовой – это уже большая честь!» Она по-прежнему – могла и наказать, и поставить на место. Но зато каким было счастьем, сидя вечером на крыльце, вдруг оказаться в ее стихе! «А воздух пьяный, как вино, и сосен розовое тело в закатный час обнажено…» Всё – так. И я – в этом! Счастливый миг!