Выдумщик

Многого я ждал от этой короткой поездки – все свои мечты хотелось исполнить – наверное, потому как я знал, что мало хорошего ждет меня дома. Тянул… не время, время идет четко – а вытягивал впечатления из всего вокруг, чтобы запастись положительными эмоциями на тяжелую зиму. Долго ходил по идеальному светлогорскому пляжу, вдыхал морской воздух: еще, еще! Что-то надо еще увезти про запас, чтобы сил хватило. Кто тут их тебе поднесет? Нашел изумительную корягу, похожую на меня, с торчащим носом и подбородком и страстно выкинутой вперед рукой с костлявыми, просящими пальцами – еще, еще! Словно прощался с жизнью – такое ощущение. Ходил с этой корягой по нижнему променаду, прямо по песку. Наверху был еще один променад, асфальтовый, к нему поднимались лестницы. Но поднимешься – значит, пора уходить; похожу на прощанье по кромке, отскакивая от волн. Палка-автопортрет давала гениальную тень в заходящем солнце – нос, подбородок, рука вытягивалась еще выразительнее и отчаяннее. Взять эту корягу с собой? Не пропустят. «Угрожая корягой, пытался угнать самолет». От ходьбы у моря дышалось остро и сладко. Ну, коряга моя любимая – прощай!

Бросил ее на песок, отошел метров сто. И стало жалко. Она так надеялась через меня выбиться в люди! Бывает иногда такая острая жалость к предметам, брошенным тобой. Рванулся назад искать, но вода прибывала, и ее унесло, только рука торчала, молила о помощи! Прилив, что ли? А ты думал как? В честь тебя отменят? Вода уже заливает ботинки. Все наверх. Метался по верхнему променаду, любуясь закатом. Неужели всё? Не может быть! Я ведь завтра же уезжаю! Все-таки надо бы взять корягу: такого сходства характеров вряд ли еще кто добьется, давно не наблюдал. Но – всего не унесешь. Только – чувства.

Но должна же природа подарить мне еще что-нибудь на прощанье? Тебе? Безусловно! Чтобы навсегда запомнился этот день! Ты словно с жизнью прощаешься… Что такое? Из носа уже капало – но я не уходил.

И – произошло! На край воды вдруг слетелись утки, весело галдя. Их и ждал! С детства я почему-то обожаю уток, хотя вблизи вижу их редко. До сих про горжусь той карандашной уточкой размером с тетрадную клеточку, которую я «намазал» тупым карандашом, когда другие рисовали танки и самолеты. Понимал, что бросаю вызов (хотя и слов-то таких не знал), но уточку учителю сдал. Первое мое «выступление». И я им горжусь. Это – я. Конечно, за эти годы разросся, но суть – та же!

Теперь они ко мне прилетают из разных мест: и стеклянная – из Венеции, и сплошь из зернышек – из Германии… Отовсюду почти. Плыву на них через жизнь. Теперь и эти – мои. Кричат в последних лучах, скоро – тьма. Что же привлекло их? Тщательно вглядывался сквозь слезы (от ветра). В песок были вдавлены веточки, с листьями и семенами, и вот поднялись приливом – и уткам легче. И мне.

13

Прошло уже десять лет, как отец переехал. После воссоединения с ним в соседних комнатках пишем, соревнуясь. Иногда он, человек горячий, выскакивает из своей комнатки с каким-то жгучим вопросом:

– Я вот про селекцию все время пишу. А вот ты про что пишешь все время, не выходя из комнаты, – не пойму?

И просто весь дрожит от азарта. Сейчас «уроет» меня! Но я – его сын и словом тоже владею.

– Как – про что? – удивленно говорю я. – Ты – про селекцию…

– Ну?! – восклицает он.

– А я – про все остальное! Включая тебя.

Яростно исчезает. Размялся. И пишет весь день. А я, увы, нет.

Динамично проходит обед. Выходит сияющий и обязательно с какой-то безумной идеей, которую все тут же должны исполнять.

– Не пойму, как так можно жить! – поев горячих щей, но не раньше, возмущается он.

– Как, папа? – спрашиваю спокойно.

Вывести меня из терпенья ему не удастся, закалка есть.

– Вот – столовая, кухня…

– Так…

– И рядом сортир! Кто ж так живет?!

Сияет. Положил меня на лопатки.

– Мы живем. Ну давай, пап, перенесем. Годик потерпишь?

– Ско-олько?! – дико морщится.

– Год! Ведь стояк надо переносить, весь дом перестраивать.

Пауза. Усмехается:

– …Чего там на второе-то у тебя?.. Ну, ты и фрукт! – усмехается, прикончив второе.

– Фрукт с твоего дерева, батя!

Вот так и живем. Дико тоскует по работе на полях, где так был востребован!.. И всю застоявшуюся энергию обрушивает на нас. К счастью – и на аспирантов Всесоюзного института растениеводства: те выходят от него покачиваясь и держась за сердце. А он появляется довольный.

– Слушай… мы обедали – нет?

Так протекает наша жизнь.

– Ты с Настей и Нонной что-то думаешь делать? – вдруг вскидывает голову, глаза горят.

– Что, отец?

– Вчера вернулся с прогулки, вижу – обе на кухне сидят.

– И что?

– И обе – никакие. Еще два часа дня. Что это?

– Это беда, отец, – говорю спокойно.

– Да? – усмехается. – А ты сам во сколько вчера пришел?

– Их проблема – это другое, отец!

– А для тебя все другое! – говорит, торжествуя. – Кроме… не пойму чего. Впрочем, догадываюсь!

И это, как я понимаю по веселому его взгляду, – не работа… Хорошо, что на их селекционной станции не выращивают розги.

– Ты сам такой, отец, – нападаю я.

– Какой? – морщится он.

– Скользкий! Обвиняешь других, а сам…