Выдумщик

Как сделать жизнь длиннее? С концом ее не ясно пока. Но можно сдвинуть начало! Нырнуть в забытые времена и чувства и погружаться все глубже – и за началом твоего сознания, к которому ты привык, откроется другое, более раннее. И можно идти и дальше, в изначальную тьму, и там будут вспышки-озарения, признаки жизни. Самое глубокое и волнующее – там! И твоя жизнь оказывается почти бесконечной – в ту сторону, забытую!

Я не знал еще никаких слов, а тем паче таких, как «тайна», «глубина», но уже чувствовал это, лежа пятикилограммовым кулечком в плетенной из прутьев коляске и глядя вверх, в бездну, в темноту. С ужасом, который потом как-то стерся, я чувствовал тогда, что эти чуть видные, слабо мерцающие звездочки и есть самое близкое, что находится в этом направлении, и никакой там опоры больше нет! Это я знал. Помню скрип, холод, вкусное мое дыхание с облачком пара, белые холмики. Зима. Неужели – первая в моей жизни? Помню скрипучий проезд вдоль дома с освещенными окнами, и уже – готовность к тому, что сейчас стена дома оборвется и наступит бескрайняя тьма. И откуда-то ощущение характера: погляжу – и не испугаюсь! Видал уже! Когда? Где-то там, в бесконечности, в которой ты существовал всегда. И этого чувства нельзя терять – иначе жизнь твоя окажется до обидного короткой.

И все сладкие телесные ощущения, которые потом мучают и услаждают нас, уже знакомы откуда-то. Есть уже и предощущение запретной сладости, та перехватывающая дыхание волна, которая несет тебя, переворачивая и крутя, по всей жизни – и лучшей волны нет. И все это уже есть в тебе – из других пространств, уходящих в бесконечность.

Я сижу в ванночке, в комнате у печки, и на фоне гаснущего окна темнеет большими листьями кривой фикус, и несколько темных человеческих фигур. Судя по тому, что я не чувствую никакого волнения, а лишь покой и уют, фигуры эти теплые, мягкие, ласковые, уже знакомые мне и дарящие удовольствие. Помню мутно-серую мыльную воду в серой звездчатой цинковой ванночке и тревожное ощущение остывания воды, ухода блаженства. Отчаяние – я не могу даже самым близким людям объяснить это: не могу еще говорить! И – помню ликование: мир внимателен и добр, меня любят в этом мире! Бултыхание струи кипятка, пар на окнах, грубовато-ласковое движение распаренной руки, сдвигающей мое слабое тельце в сторону от струи. Но я и сам весело двигаюсь туда-сюда, чтобы поймать горячую струю через подушку воды, найти точку, где обжигает, но еще можно терпеть – и именно там блаженство. И не начнешь ловить его тогда – не поймаешь и после.

Восторг поднимается во мне, и выплывает изнутри еще одно желание – более опасное и запретное, чем ожог кипятком, и оттого еще более заманчивое. Я как бы безразлично, но зорко слежу за перемещением темных фигур на фоне окна, и когда их расположение отчасти успокаивает меня (отчасти, но не совсем, элемент некоторой опасности необходим) – я решаюсь. Мои маленькие внутренности напрягаются, и струйка пузырьков, протискиваясь, ласково щекочет мою расплющенную дном ягодицу, потом ногу. И самый острый момент – пузырьки с легким бульканьем выходят на поверхность. Я не поднимаю глаз, но стараюсь понять – заметили? Да! Что-то ласково-насмешливое слышу я: меня не просто заметили, но и оценили мой озорной поступок и веселый характер. Как я мог тогда показать его иначе? Но показать спешил.

Но тут какая-то чужая фигура появляется в комнате, и все долго разговаривают с ней, позабыв обо мне. Остывает вода, и остывает счастье. Неужели так будет кончаться всё? Я чувствую неловкость от моей обнаженности, пытаюсь спрятаться, сникнуть в холодной мутной воде. Но тут снова все вспоминают меня, и, сойдясь вокруг ванны, вынимают меня, шумно плеща водой, и, держа на теплых больших руках, промокают, а потом трут большим колючим полотенцем, и снова – жар и восторг! Если не считать это сознательным существованием, выбросив за черту, – жизнь твоя сократится до трудового стажа. А это лишь часть жизни, самая простая. Не обрезай края, на которые падает тень небытия, – хотя они кажутся поначалу бесполезными и даже страшными, отпугивают неприкаянностью и неопределенностью. Но не выбрасывай их! Не укорачивай свою жизнь… до анкеты. Все главное было – до! И горе от твоей отдельности, от того, что ты один, отделенный непреодолимой преградой даже от тех, кто горячо любит тебя, – тоже проявляется сразу и очень сильно.

Я (видимо, убежав из яслей) стою на дне оврага, передо мной поднимается стена тускло блестящих, плотных, глянцевых листьев, а на недосягаемой (я это с грустью чувствую) высоте из стеклянной, с деревянными рамами террасы высунулась моя любимая бабушка и, озабоченно шевеля губами, скребет ложкой в кастрюле… сейчас выплеснет на меня? Сердце мое сжимается от горя – я не только не могу сейчас соединиться с ней, но даже крикнуть, что я здесь, – не имею права. Я не должен быть здесь! Первый опыт реальности, невозможности выполнения самых страстных желаний и – предощущение неизбежной вечной разлуки? Да.