Выдумщик

Все самые важные вещи являются еще тогда, в раннем и как бы бессмысленном детстве, и тот, кто не запомнит их, отмахнется, – ничего не почувствует и потом.

И еще: зимний день – светлый, сверкающий. Уже через несколько лет. Замерзшие, сверкающие ледяными желтыми гранями окна. Что-то изменилось с тех пор в природе (и в жизни) – давно уже нет тех роскошно плетеных ледяных «пальмовых веток», сплошь покрывающих стекло. Сколько в этих узорах важного для тебя! Видишь, как с медленным поворотом земли «ледяные ветки» начинают все ярче сверкать, переливаться всеми гранями и цветами, наполняться солнцем, – и, ликуя, ощущаешь огромный, занимающий весь объем вокруг, смысл и его заботу о том, чтобы сердце твое наполнялось. Солнце греет все сильнее, нагревая даже твое лицо и руки. Узоры подтаивают, стекают каплями, и окно с нашей стороны затуманивается паром, покрывается мутной пленкой, на которой так приятно, звонко и упруго скрипя пальцем, рисовать все, что тебе хочется. Первое счастье творчества. И вначале, как всегда, портреты – мой и моей младшей сестры, круглые рожи с глазами и ртом, которые сразу же начинают «плакать», стекать. Но уже – не отчаяние, а упрямство ощущаешь в себе, стремление к совершенству: портреты, особенно плачущие, перестают нравиться, и, чувствуя безграничные возможности своей души, со скрипом, похожим на стон, стираешь подушечкой ладони родные «портреты» и страстно, горячо надышав «новое полотно», новый слой пара на стекле, рисуешь по новой. Утираешь сладкий пот и чувствуешь, что лучше не бывает. Разве это нужно забыть как бессмысленное?

Рядом со мной трудится моя младшая сестра. Уже ясен ее легкий, покладистый характер. Мы весело толкаемся, сопим – тесные, теплые отношения за общим увлекательным делом. Приятно, оказывается, быть с другим человеком, не тобой. Я замечаю вдруг, что сестра взяла откуда-то гвоздь и рисует тонкие линии, рисунок ее затейливее, в нем вмещается больше.

– А давай, – я заранее ликую от того, что скажу сейчас, – ты мне дай свой гвоздь – а я тебе дам свой палец!

Сестра смеется – мой первый благодарный слушатель (читатель). За окном – овраги, холмы и снова овраги – окраина Казани… время ощущения границ твоей души. И – границ твоего пространства.

Выходишь из парадной во двор – в другой мир, где ты еще не числишься… но должен «прописаться». Какой контраст с теплой теснотой дома! И главное, понимаю я, приступать надо немедленно, сейчас – со временем страх будет только увеличиваться. Пора! Ведь, наверное, и тут кого-то любят и слушают… Но, увы, не тебя. Надо – хотя бы приблизиться и понять. Я подхожу к тесной кучке ребят. Они сосредоточенно смотрят куда-то вверх и вдаль, и все видят что-то, недоступное мне. Я вглядываюсь до слез в горизонт и вот – тоже вижу! В желтых закатных лучах за далеким плоским холмом – крохотная черная заплатка. Воздушный змей, запущенный в эту немыслимую даль отсюда, с нашего неказистого утоптанного двора, каким-то гением, который стоит сейчас в этой толпе, скромно, ничем не выделяясь, но между пальцев его тугая натянутая нить, безграничная власть над всем видимым пространством вокруг, возможность ленивым шевелением пальца менять картину могучего заката. И он делает это – «заплатка» медленно ползет по желтизне (в этой медленности уверенная власть и сила… мурашки восторга у меня по спине). И – высший миг торжества – змей на мгновение закрывает последний тонкий луч заката – тьма опускается на двор, – и тут он небрежно выпускает солнце, поиграть напоследок. Бог! Отведя ненадолго глаза от бесконечности и быстро утерев слезы, я, наконец, понимаю – кто он: совсем неприметный, самый младший тут паренек, почтительно окруженный верзилами. Да! Слава жжет! Особенно – чужая. Я переживаю этот момент – и не могу пока что рассказать о нем. Но чувствую – должен. Он стоит того.

Рай должен быть, и как раз в начале, а не в конце, надо сразу наполниться силой и радостью. И хорошо, что мы уехали из Казани и те картины не омрачились ничем. Не укорачивай себе жизнь, не обрезай в испуге края. Там ты кажешься себе жалким и никому не нужным – но все самое важное происходило тогда.

Как давно я мечтал об этом – снова почувствовать лицом жар огня. Темно, пламя шумит, огонь просвечивает квадратом по краям железной дверки, отблески на стенах и потолке. Щурясь, мама открывает дверку, достает ухватом тяжелый горшок с пареной репой. Сладчайший запах, а репа рассыпчатая, несладкая. Но все это поддерживает мой восторг – мое главное дело еще впереди. Печка догорает, пора спать. Я специально уговорил маму поставить мою кровать в комнате с печкой, жалуясь, что везде зябну. И это, кстати, правда. Но не вся.