Выдумщик

Посовещавшись, мы направлялись в одно из ближних заведений. В те времена выбор был достойный, и начиналась вторая часть наших занятий – за столом, уставленным бутылками. Все, что говорилось в издательстве, переговаривалось по новой – еще громче, азартней, бескомпромиссней. И важнее этого не было ничего. Нас было то двадцать, то десять человек. Это была замечательная компания – из нее и вышло следующее поколение «ленинградской школы». И что самое удивительное – в азарте, охватившем тогда нас, не было ни малейшего оттенка карьеризма конкретного. То есть не помню ни одного разговора о том, куда еще податься, где можно побыстрей напечататься, с кем из «нужных людей» познакомиться. Официальная литературная жизнь той поры нас совершенно не интересовала: кто там у них сейчас в их «партийной организации и партийной литературе» главный, что там у них нужно писать, было нам совершенно неизвестно. Гораздо сильнее волновала нас всех репутация в нашем кружке: кто первый, а кто второй – вот тут, без сомнения, шла глухая, но страстная борьба. Борьба это не сулила нам ни денег в ближайшее время, ни публикаций, мы как бы делили между собой воздух, фикцию, – но потом, когда времена переменились и пришла наша пора, – все распределились точно по тем рангам, которые мы определили тогда.

Помню, в нашей компании был скромный человек в очках. Ни на какое место даже в двадцатке он не претендовал. Фамилию его, к сожалению, забыл, поскольку за прошедшие с той поры шестьдесят лет она не мелькала больше нигде. Он прилежно посещал все искрометные наши занятия, потом неизменно участвовал и в продолжении, насколько он мог. Было известно, что жить ему оставалось месяца два, что вскоре, к сожалению, и подтвердилось. И тем не менее последние свои недели и дни он решил провести в нашем обществе. Не было тогда ничего увлекательней, чем путь в новую жизнь и в новую литературу. И первое место в нашей иерархии, пока еще не видимой никому, кроме нас, прочно, тяжеловесно занимал Битов.

Он писал тогда короткие рассказы – но вес их был несомненен. Некоторые из них потом влились в его первую книгу «Большой шар». Страдание, растворенное в самых обыкновенных днях и часах, в попытках найти хотя бы каплю живого в общении с самыми даже близкими людьми, родителями, женой, и тщетность этих попыток – все это завораживало нас, когда он читал глухим своим голосом эти рассказы. В лице его, в движениях чувствовалось крайнее напряжение, которое передавалось и нам, более того – полностью нас подчиняло. Все мы чувствовали рядом с ним свою легковесность. Мы-то, конечно же, постарались бы найти разрешение тех высоких трагедий, что делали столь весомым его текст, подсуетились бы, жалко улыбнулись, подшутили бы – и все обошлось. Вот поэтому-то никто из нас и не Битов. Только он может создать, и долго поддерживать, и выдерживать такой напряг – поэтому его проза и звенит тяжелым металлом, а наша чуть-чуть лепится в неясные облачка… пока. Это я понимал. И ему не прощал.

В шестидесятые годы не было в городе более светского и популярного места, чем гостиница «Европейская». Входишь в шикарный мраморный холл (швейцар кланяется и открывает дверь) и чувствуешь себя успешным, элегантным завсегдатаем знаменитого клуба, посещаемого знаменитостями. Вон ждет кого-то Василий Аксенов, а вот спускается по лестнице Николай Симонов – Петр Первый из знаменитого фильма, перенявший от великого царя нервное подергивание щеки… или, наоборот, подаривший царю свою гримасу?.. И ты, еще студент, полон гордости – попал в лучшее общество. Середина шестидесятых вспоминается как годы вольности и разгула, но – высококлассного. Как шутили мы: «Боролись за высокую культуру пьянства». И этому, кстати, важно научиться: от этого зависит, как сложится твоя жизнь.