Выяснение личности

Адрес в Сити, обнаруженный в бумажнике, оказался высоким зданием, втиснувшимся между громадными новыми строениями, проросшими на месте руин. Он полагал, что это его контора, так как на карточке вместе с адресом было выгравировано имя, которое он считал своим. Он сделал себя неузнаваемым при помощи громадных солнечных очков и тропического шлема — вещей, по его ощущению, настолько не в его стиле, что они полностью скрывали его от глаз. Присев на прохладный камень на развороченном кладбище, он стал наблюдать за конторой. За окном какой-то человек расхаживал взад и вперед, очевидно диктуя, и время от времени его взгляд падал прямо на фигуру на могильном камне. Забавно было представлять себе, какая бы поднялась суматоха, если бы его узнали.

Был конец дня, и после получасового ожидания стали возникать служащие в черных костюмах, в котелках, затеняющих лица, цепко держась за зонтики под безоблачным небом. Появлявшаяся время от времени девушка в ярком летнем платье приносила с собой вспышку красок, и если мужчины двигались в быстром, но точном темпе, то женщины бежали, как яркие зверьки, выпущенные из клетки. Некоторые из мужчин несли подмышкой раздутые портфели. Он начал гадать, не был ли он одним из них, и заподозрил, что был. Небольшой эскадрон этих черных, напоминающих муравьи фигур, — тени среди теней, — отделился от остальных и аккуратно, гуськом, влился в пивную на углу.

Он подкрался поближе к конторе и вгляделся внутрь. Ко входу была прикреплена неназойливая вывеска: «Дуайер и Драммонд». Значит, он был партнером; и тут он услышал спускавшиеся по лестнице шаги и прислонился к стене, надвинув на глаза шляпу. Это наверняка был Дуайер: его портфель раздувался как-то особенно веско, костюм был еще чернее, зонтик свернут еще идеальнее. Он выглядел озабоченным, что в данных обстоятельствах было неудивительно, но борозды тревоги, прорезанные у него на лице, казались перманентными. Он напоминал владельца похоронного бюро. Тут, как ни удивительно, Дуайер улыбнулся своим мыслям, практически хихикнул, и слегка похлопал портфель. Он заколебался на мгновение у дверей пивной, затем, покачав головой, двинулся прочь и исчез в слепящем закате.

На следующий день в гостинице царила необычная суета.

«Никуда не едете в праздники, сэр?» — спросил дежурный. Ну конечно, это же суббота накануне августовского банковского выходного; он поглядел утром на число в газете, но ему ничего не пришло в голову. Снаружи город быстро пустел; машины, нагруженные вещами, осторожно пробирались к морю или в деревню. Пока он не сознавал, что сейчас август, высшая точка лета, жара казалась приятной; теперь же она была невыносима.

Он понял теперь, откуда эта тяга куда-то, которая была с самого начала, вернее, с начала памяти. Он постоял у дверей «Суона и Эдгара»[7], глядя на громыхающие автобусы, увозившие свой непомерный груз на север. Раз он даже встал в очередь, но сообразил, что по новому, заведенному им для себя порядку, пора было выпить.

И вот теперь он оказался, дыша часто и тяжело, как собака, на кожаном сиденье такси. «Хемпстед», — сказал он; затем, глянув на карточку в бумажнике: «Лавровая Дорога».

Там было так хорошо, что невозможно вообразить. Разгоряченный непривычным жаром полуденного солнца (тело его, оставшееся верным в других отношениях, как будто не помнило о смене температур), он клонился под невероятной зеленостью Лавровой Дороги. Он шлепал по лужам древесной тени и, обернувшись, долго провожал глазами двоих, которые шли жарко переплетясь, потея и ни о чем не заботясь. Он прислонился к тонкому стволу дерева и стал смотреть на свой дом.

В саду он увидел двоих детей, и инстинкт подсказал, что это его дети; он ошеломленно смотрел на светловолосую голову женщины, высунувшейся из окна и зовущей их в дом, обладательницы, вне его поля зрения, лодыжек, которые он недавно изучал. Оказалось, его раздирают страннейшие чувства. Внутри, в доме, будет узнавание, предметы, навязывающие свою привычность, улики прошлого. Будут, наверное, восторженные, узнающие лица; конечно, не без выражения упрека, но ведь не мог же он совершить что-то такое, что его невозможно будет принять обратно: он уже немного знал человека, в одежде которого ходил, и был почти уверен, что руки его не запятнаны кровью. И все-таки еще можно было, хотя и с трудом, пойти против течения, несшего его к дому, навсегда оставить Джеймса Драммонда позади. Он стал гадать, кто содержит сад в таком порядке, кто решил выкрасить входную дверь в желтый цвет, какие имена у детей.