Выявление паразмата

Знаешь, у меня волосы на голове с ума сошли от боли! Ты видишь – они курчавые. Тогда прямые стали как спицы! Торчком стали! Чуть вместе с кожей не убежали! И голову могли прихватить! Наверное, друг другу помешали – запутались. Нет, хорошо, что я вовремя обезволосился, если бы на руках и ногах были, точно, вместе с кожей убежали бы. Как подумаю, страшно становится. Представляешь, открываю глаза, и я как змея – волосатая кожа рядом лежит… Махкат, ты тоже обрейся. Обязательно. Хахтияр глупых советов не даёт!"

Когда Хахтияр очнулся: грабителей рядом не было. Из вывернутых карманов исчезла разная мелочь. Хорошо, страховой браслет остался на предплечье, скорей всего, не смогли снять. Ноги и рука сильно ныли, как бывает после судорог, и плохо слушались. Сколько прошло времени, было непонятно. Мучался он, как показалось Хахтияру, не меньше часа, а вот сколько был в беспамятстве сказать не мог.

Следующими встречными были две подруги. Чего хотел от них Хахтияр, они не понимали, а вот он хорошо понимал, чего хотели гёхпери, – но этим был сыт по горло. Они долго брели за ним, пока не отстали.

Затем его нагнала парочка бордель-кысы с расцарапанными лицами и синяками под глазами и, когда аграш послал их подальше весьма понятными жестами, они наставили на него раструб паразитра.

«На этом мои возражения кончились, и я пошёл с юлдуги-кысы к ним домой. И хорошо, что пошёл, хотя вначале сильно недовольный был. Думал, что за город такой – ночью видишь только одних грабителей и голодных, как суки, гёхи. Хотя бы, пусть к несчастью, жандарм попался. Нет – встретил дохлых киши. Дохлые киши ограбили живого аграша. Наполовину убили! Опять встретил – хороших людей? – нет! – вооружённых маньяк-кысы, хорошо – не дохлых. Я уже думал: никогда больше хороших людей не увижу. Нет, ошибался. Слушай, хорошие гёхпери оказались. Напоили, накормили, дали поспать и только потом стали приставать. В штаны лазили, но не грубо – уважительно! Не издевались – не-эрвы успокаивали».

Но несмотря на хорошее к нему отношение Хахтияр ничем не мог помочь пленившим его гёхпери и сам мучился этим. Он паниковал, считая, что на него навели порчу ведьмы, от которых он сбежал, – их ядовитые плевки погубили в нём мужчину. А юлдуги-кысы смеялись над его отчаянием и, успокаивая, втолковывали: с ними и у паразматиков встаёт – есть такое средство.

Киийя и Пулиса основательно подготовились к решающему штурму и к последующему празднику любви. Все компоненты были задействованы: музыка, свет, еда и напитки, автоблаговония, эликсиры любви, постель и интересный сценарий с прологом, прелюдией и драматическим моментом. Драматический момент оказался самым важным, так как именно с него начался счастливый секс с бесконечным оргазмом.

Хахтияру блаженствовал, как шах в гареме. От внимания и ласк он балдел и кейфовал, недовольный лишь своим проклятьем заклеймённым отростком, не желающим вставать на бой приятный и счастливый.

Так было достаточно долго, но всему венец – конец. Гёхпери что-то сказали друг другу и, откатившись от аграша, сели. У каждой в правой руке оказалось что-то похожее на авторучку. Киийя, поднесла «авторучку» к своей левой груди, с «пера» соскочила малюсенькая капля огня и расплылась на соске, – и тут же, встав, сосок набух; грудь, казалось, тоже набухла напряглась и поднялась. Киийа простонала, изогнулась и вслепую стрельнула в правую грудь, а потом через силу подвела руку к пупку и пальнула в между ног очередью из двух капель. Киийа заорала и забилась в сладких судорогах. Пулиса подхватила киийову «авторучку» и устремилась к удивлённому Хахтияру, и пальнула из своей «авторучки» по основанию отростка. Хахтияр успел заметить, что капля зарядившая его была призрачней, чем те другие, и яркое безумие жестокого сладострастия и сладоболия накрыло его.

Антипроклятие ураганом разметало облачко проклятия. И настало время бешенной оргии. Гёхпери и тюлькилиец, терзая друг друга, сплетались в разнофигурные пульсирующие страстью клубки и распадались лишь для того, чтобы слиться снова и по-новому. Сладострастный хаос, задавив мысль, сознание и волю, не сумел порвать поводок животных инстинктов и, цепляясь за него, "я" выплывало на поверхность, чтобы… опять зарядиться и кинуться в нестерпимо манящую пропасть оргазма. И бросаться до тех пор, пока не иссякали заряды или силы и жизнь.

Нет, Хахтияр не терял сознания, но то, что творилось вне его, уже было таким мелким и ненужным, что не стоило мало-мальских усилий и осмысления. Вехами безумной нирваны были лишь следующие зарядки ещё сильнее закручивающие торнадо беспрерывного оргазма. И всё, что ни делалось тюлькилийцем во время оного, было за пределами его воли и самосознания и делалось им, как бы помимо самого себя.