И вот, спустя неделю, Рома вновь стоял у открытого пустого класса физики, раздумывая над тем, а стоит ли вообще входить? Неохота до жути. С Антоном учёба шла с трудом, но он хотя бы не пускал язвительные шуточки и упрёки. Очкарика не хотелось унизить в ответ, не хотелось встать, захлопнуть учебник и выкинуть его в окно к чертям собачьим (ни учебник, ни самого Антона). Петров был терпеливым даже к такому оболтусу, как Пятифанов, и до последнего держал спокойствие. Да только теперь в выпускном классе у белобрысого товарища и самого не хватало сил на идеальную подготовку, не говоря уже о том, чтобы тащить за собой оборванца.
С Тохой понятно. А вот Катя вызывала лишь желание убиться об стену. Рома даже не знал наверняка, зря он ломает себя или нет, ведь пока — после трёх внешкольных занятий с Катькой — яркого вожделения зубрить предметы у него не возникло. Да и как оно, скажите на милость, возникнет, если эта змеюка наравне со своей мамашей брызжет ядом при каждом удобном случае?
К чёрту. Надо значит надо. Заранее раздражённый волчонок простоял у входа в опустевший класс ещё несколько секунд, удерживая в руке парочку своих тетрадей по физике, и наконец ввалился в помещение вальяжно, как в собственную комнату. Школьная рубашка наполовину выбилась из брюк, край ремня ещё в середине учебного дня вывалился из петли и беспомощно болтался в воздухе, на голове у Ромки — бардак, чёлка дыбом. Весь какой-то чумазый, дурацкий хулиган волок по полу свой расстёгнутый школьный рюкзак.
Неудивительно, что Рома не заметил Смирнову сходу, когда ещё стоял у распахнутой двери. Одноклассница сидела за последней партой, уткнувшись в какой-то неизвестный Пятифанову зелёный томик поэзии. Идеально выглаженная блузка, чёрная складчатая юбка, тёмные колготки и туфельки на низком каблучке. Гордость школы, эталон опрятности. Слишком большой контраст с несуразным Ромкой.
Заведомо понимая, кто навестил её в столь поздний час, девушка даже не соизволила отвести зелёные глаза от страниц книги:
— Пятифанов, выйди и зайди нормально.
Отчеканила вызубренную фразу своей мамаши.
Катя и сама была не в восторге от занятий с хулиганом. Приходилось задерживаться после уроков почти каждый день до восьми вечера, с полной уверенностью в том, что Ромка не вывезет точные науки на тройбан. Скорее всего, её труд канет в небытие, а мать потом выставит претензии именно дочке, а не беде с фамилией Пятифанов.
Впрочем, иногда Катьку веселили злые глаза юноши и искривлённая гневом физиономия, что по цвету так уморительно сочеталась с красной двойкой в дневнике. Смирновой было одновременно и смешно, и жаль бедного мальчишку, который путает икс и игрек в самых базовых формулах за среднюю школу. Вовсе не глупый парень, а скорее… Невнимательный? Незаинтересованный? И до кошмарного упрямый. Если что-то не получалось с первого раза, Рома нагло отказывался продолжать попытки, потому что «учёба — это не его».
Ромка на секунду застыл от типичного для Катьки приветствия при том, что слышал его уже четвёртый раз на каждой их встрече. Сука, вот как можно заниматься с кайфом, если тебя встречают не хлебом-солью, а просто солью? С размаха. В глаза. Лицо волчонка моментально скривилось и юноша едва удержался, чтобы не закатить глаза. Ещё не хватало, чтобы у Смирновой это вошло в привычку: разговаривать с ним цитатами Лилии Павловны. Пятифан резко прикрыл за собой дверь, вновь распахнул её и сделал неуклюжее подобие реверанса, скорчив такую неприязненную рожу, на которую только был способен:
— Пардоньте, хуй не троньте, — быстро выпрямившись, хулиган с прежней уверенностью в том, что вообще-то вся школа, как и кабинет физики — его собственность, подошёл к первой парте среднего ряда и кинул на неё две тетрадки. Серовато-зелёные обложки знатно истрепались со временем. Естественно, если их носить не в рюкзаке, а зачастую просто в пакете, любая бумажка превратится в паклю, — Чё ещё тебе сделать, Смирнова? В следующий раз с ноги дверь вынесу — спасибо скажешь.
Пустая угроза — конкретно этот класс был всегда открыт специально для их занятий, Павловна заранее предупредила уборщицу и сторожа не запирать его после крайнего звонка.