Выйди из шкафа

Глядя на то, как мать Шифмана облизывает палец, а тяжелый перстень на нем сверкает камнем настолько же внушительным, насколько искусственным, Тим мысленно простил Шифману всего его странности.

— Павлинская, — наконец представилась она и протянула руку.

Влажный палец поблескивал, рука царапала воздух отросшими ногтями. Тим подошел ближе, осторожно пожал протянутую ладонь. Павлинская утробно засмеялась:

— Какой стеснительный, мммм… Хороший мальчик, — и больно ущипнула его за щеку. — Садитесь скорее.

Кресло, в которое провалился Тим, на вид было настоящим раритетом. Данилевский бы сходу разобрался, подделка ли это, но мысли о старике пришлось отодвинуть подальше. Павлинская сидела напротив. Она уперлась локтями о стол, положила подбородок на сцепленные пальцы и уставилась на Тима. Моргала она медленно, отяжелевшие под слоем туши ресницы поднимались нехотя.

— Спасибо, что уделили мне время, — пробормотал Тим, не зная, с чего начать.

— Ну что вы, милый, я весь день ждала вас! — сказала она и снова засмеялась. — Значит, вы биограф моего Мишеньки?

Тим не успел ответить. Павлинская запрокинула голову и закатила глаза. Тяжелый пучок волос будто бы перевесил ее птичью шейку. Тиму показалось, что та сейчас переломится.

— О, мой мальчик с самого детства был особенным. Я растила его по своему образу и подобию.

В платьях и бантах. В бантах и платьях. Любому, кто сомневался в правдивости историй Шифмана, следовало приехать сюда. Тим заставил себя улыбнуться.

— Да, Миша отличается от остальных.

— Разумеется! Он же мой сын. Сколько мы говорили с ним! Об искусстве, архитектуре. Я читала ему вслух Шекспира. Мы слушали Вертинского. Помните? Помните, как у него?..

Вскочила на ноги и закружилась, расталкивая тесно скученную по углам мебель.

— На солнечном пляже в июне, в своих голубых пижама, — запела она. — Девчонка, звезда и шалунья, она меня сводит с ума... — Сбилась, принялась бормотать мотив, потом вспомнила слова и с новой страстью закончила строчку: — Вас слишком испортила слава. А впрочем, вы ждите... Приду.

Пока она крутилась, распахивая бархатные полы затертого халата, сверкая из-под них старческим телом, Тим не мог отделаться от мысли, что это Шифман танцует перед ним. Те же узкие плечи, та же необъяснимая ломкость рук, та же порывистость движений. И запах. То ли церковная лавка, то ли деревянное нутро старого шкафа, полное сухой пыли. Тим мог бы найти с десяток причин, почему танец Павлинской был жутким зрелищем, и ни одной — объясняющей, почему он так и не смог отвести от него глаз, пока мать Шифмана сама не оборвала песню и не опустилась в кресло.

— Так что вам нужно? — спросила она.

Я хотел узнать, не рожали ли вы ребенка от моего профессора в девяносто первом, а если да, то попробуйте опознать его на фото, пожалуйста.

— Подробности детства Михаила. — Тим заставил себя улыбнуться еще шире. — Я собираю биографическую справку…

— Да-да, он говорил мне, — неожиданно кивнула Павлинская и задумчиво уставилась куда-то в сторону. — Знаете, он был странным, мой Миша. Вот приходят ко мне гости, я актриса, знаете ли, ко мне часто приходили друзья из труппы, а он сразу прятался от них в шкаф. Я ему говорю, Миша, вылезай немедленно, не позорь меня перед людьми, а он сидит и плачет там, пока все не уйдут.

Тим оглянулся. Платяной шкаф высился над всей комнатой, слишком огромный для заставленной прочим хламом квартиры. Обложка, мелькавшая во всех книжных блогах страны и ближнего зарубежья, тут же всплыла в памяти. Да, похож.

— Нет-нет, шкаф был другой. Меньше, — откликнулась Павлинская. — Тот я разобрала, кажется. Да, точно разобрала. По частям вынесли мужики, какие-то. Им даже платить не пришлось. Сказали, хорошие доски, пригодятся.

— А почему разобрали?

Павлинская поморщилась, вспоминая.

— Там была ссора. Мы с Мишей поругались из-за этого шкафа. Мишенька уже взрослый был. — Она старательно потерла виски. — Конечно, взрослый! Сразу после его выпускного! Слово за слово, знаете, как бывает? Он тогда очень рассердился на меня… И уехал. Мы долго не виделись.

Тим покивал, не зная, как подвести разговор к главному, но Павлинскую его молчание устраивало.

— Мишенька тогда поступил в университет! Как я им гордилась! Такой умный мальчик. Готовился сам, сутками за учебниками, ни с кем не дружил, никуда не ходил. Учился только. Жалко, что уехать пришлось, но я понимаю… — Слезы потекли по ее напудренным щекам, оставляя за собой мокрые следы. — Да, я понимаю. Опять же, тетка моя, пусть земля ей будет пухом, квартирку ему оставила. Очень удобно, конечно. Пусть маленькая, зато своя. Вот туда-то Мишенька и уехал. Обиделся на меня. Не звонил. Долго… А потом вернулся! Как я радовалась. Мишенька, сыночек… Опять приезжать стал. Подарочки привозить. Ой, какое он мне пальтишко купил, хотите, покажу?

Вскочила, бросилась к шкафу, распахнула его. Тот ломился от вещей. Тим плохо разбирался в тканях, но на вид все вместе они могли стоить как подержанный автомобиль. Павлинская дернула на себя вешалку, вытащила длинное шерстяное пальто.