Выйди из-за тучки

— Я не давал! И сразу предупредил… Мною пользовались! Аня, я не могу сейчас, пожалуйста. Я просто хотел сказать, что распишусь, чтобы потом не удочерять девочку и не рисковать ее жизнью. Выживет она — разведусь, а ребенка отберу. Иначе нельзя. Это открывалось постепенно, я узнавал ее постепенно. Это все, что я могу сейчас сказать. Не готов, Аня. Сейчас еще не могу… извини. Это трудно объяснить и стыдно… за свою глупость. Потом. Если захочешь выслушать.

— Делай что хочешь, — согласилась я, ошарашенная таким разговором.

— Спасибо. За то, что выслушала сейчас. Я пойду? Сегодня я никуда не спешу — она надолго в больнице. А-а… тебе же нужно отдыхать, да? Завтра рабочий день.

— Да, иди, Андрей. Поздно уже. Выспись, выглядишь уставшим.

— Я пойду…, а ты не забудь принять таблетки, пожалуйста, — оглянулся он уже в дверях.

— Какие таблетки? — растерялась я.

— Те, до которых я довел тебя, солнце мое, — прошептал он, — выпей, не забудь — ты опять перенервничала из-за меня. Извини.

И ушел. А я потом плакала. Не из-за его несуразной женитьбы и не из-за усталости от его проблем и трудностей, которыми он упорно делится со мной. Мне не нужна эта его девочка, да мне и он уже не нужен! Как он не понимает, что и так запоздав с объяснениями, опять толком не сказал ничего?

Я выпила таблетки, я не забыла. Помнила, что инсульт молодеет. Больше того — я изучила все об этом в интернете и сразу же позвонила маме, чтобы подробно узнать — как и чем она лечится? Стоит ли на учете? Как себя чувствует? И радовалась, что летом так и не решилась рассказать ей о том, что творится в нашей семье. Поставлю окончательную жирную точку (для него, для себя я уже все решила), вот тогда — по итогам, так сказать, и со спокойным лицом… Нет, я никогда не забуду выпить таблетки и измерить давление — потому что у меня есть Вовка.

Но я понимала, что он придет снова — когда соберется с силами выдать очередную порцию своей правды. А я уже не хочу ее — я покоя хочу от всего этого. И от него тоже. С ним, неотделимым уже от его с ней общих проблем, мне совсем не тепло и не радостно, а только тяжело.

— Уехать бы тебе отсюда. Хотя бы на время — пока все уляжется. Чую — повиснет на тебе и он сам и бэбик его. Я просто фигею с такого расчетливого цинизма, — поражалась на следующий день Ленка.

Я была на все сто согласна с «уехать», но не умела объяснить ей, что со стороны Андрея это все что угодно, только не цинизм. Все-таки я знаю его лучше. А после этого разговора, кажется, поняла — как он думает обо всем этом. Странно думает, но теперь я смогла увидеть в его поступках хоть какую-то логику — его личную, странноватую, но хоть какое-то объяснение всему.

Он и в самом деле, несмотря ни на что, до сих пор считает нас парой. И как-то очень странно в моем понимании, но любит меня. Это любовь на равных — любовь-дружба. Он признает меня равной себе — такой же сильной, как он и надежной, как скала, в его понимании. Я, очевидно, дала ему повод так думать, а это совсем не так. И все это время он нужен был мне рядом не меньше, а даже больше, чем ей.

Потому что в это время неприятности и даже горе горькое сыпались на меня, как из драного мешка. Будто специально подгадав время, когда он перестанет оберегать и защищать меня, с какого-то уверовав, что я настолько сильная. Да, он любит — хочет в будущем быть со мной рядом и просто — хочет. Это видно по тому, как он смотрит на меня, как беспокоится обо мне, заботится в той мере, в какой считает это необходимым, считая меня сильной. И не понимая, что помощь иногда нужна внезапно — как в случае с ветрянкой, когда я той ночью осталась один на один с болезнью. А сейчас, описывая все это, я могу добавить еще один пример — когда я покачнулась на стуле, а поддержать оказалось некому.

Но он в курсе моей гипертонии, а значит, не бросил меня тогда совсем одну. И отслеживал мое состояние — как минимум один раз говорил с врачом, и отблагодарил его, скорее всего, как и младший медперсонал. Иначе, почему с меня там пылинки сдували? Теперь мне стало понятно это. И тетка эта — их секретарь, она и правда очень надежная. Другой он и не смог бы доверить сына. Они даже подружились с Вовкой. И еще он никак не среагировал тогда на мою рябую физиономию, потому что уже видел ее раньше. Это тоже вдруг стало понятно, потому что он мог быть ко мне каким угодно, но только не равнодушным. И когда это он мог меня увидеть?

Даже изменяя мне, этот гад никогда не отделял себя от меня. И сейчас строил планы на наше общее будущее вместе с чужим для меня ребенком. И это не цинизм — это его вера в незыблемость нашей внутренней связи и наше общее всепрощение.

Вот так он думал и сейчас думает, скорее всего. Руководствуясь своими соображениями, совершенно дикими в моем понимании.

В тот вечер он так и не объяснил до конца всех странностей своего поведения, потому что там было что-то окончательно порочащее его, а я понимала это и не выспрашивала. Потому что видела, что это больно — ему уже, а мне — обязательно будет. А оно мне надо?