Выиграть время

— Страшен враг в чистом поле и густом лесу, но еще страшнее он в родном доме. Опасен враг, идущий на тебя с мечом, однако еще опаснее он, ежели улыбается тебе и прячет нож за пазухой. Согласен со мной, княже?

— К чему твоя присказка? — настораживаясь, спросил Данило.

— Богат и знатен ты, княже, — словно не слыша его, продолжал конюший. — Многих приблизил к себе и осыпал милостью, многих считаешь верными друзьями. И не знаешь, что не все слуги верны тебе, не ведаешь, что некоторые, пригревшись подле тебя, только ждут случая, чтобы ужалить больнее. Об одном из таких оборотней хочу остеречь тебя.

— Кто он? — нахмурив брови, спросил Данило.

— Воевода Богдан.

— Воевода Богдан? — переспросил Данило. — Мой лучший и вернейший друг? Знаешь ли ты, холоп, что он вырос на моих глазах? Что стал в моей дружине из простого воина первым воеводой, что я рубился рядом с ним в десятках битв и он не единожды спасал мне жизнь? Как смеешь, грязный холоп, возводить хулу на моего лучшего воеводу? Кто позволил тебе чернить моего старого и надежного товарища?

Он шагнул к конюшему, схватил руками за грудки. Рывком приподнял его над землей и прижал к стволу дуба.

— Признавайся, холоп, кто подослал тебя ко мне, кто заплатил за сей подлый навет? Отвечай, не то задушу собственными руками. — И Данило вдавил конюшего в дерево с такой силой, что тот захрипел.

— Правду молвлю, княже, сущую правду, — испуганной скороговоркой забормотал конюший, отчаянно болтая в воздухе ногами и не находя под ними опоры. — Не гневись, выслушай меня до конца. Тогда и решай, правду или ложь принес я.

— Хорошо, холоп, говори. Но ежели врешь — велю запороть плетьми под этим же дубом.

Князь отпустил конюшего, тот поправил сбившийся с головы капюшон плаща, снова прислонился спиной к дубу.

— Значит, не веришь мне, княже? — зло прошипел он. — Ладно, слушай все с самого начала. Помнишь, гостил ты прошлым летом в Москве у боярина Боброка? И ночами в надежном месте говорили с ним о том, что, когда поведет князь Дмитрий Русь на Мамая, надобно натравить на Литву ее врагов, дабы не смог князь Ягайло помочь Орде и тоже напасть на Русь. Было вас при тайном сговоре трое, да только знают о нем сейчас и боярин Адомас, и литовский Ягайло. Скажи, откуда? Кто донес им? Ты сам, московский князь Дмитрий или боярин Боброк? Ответствуй, княже.

Сурово сдвинулись брови князя Данилы, гневом блеснули глаза.

— Никто из нас троих не мог передать этого Ягайле или Адомасу. Однако откуда знают они об этом?

— Оттуда, княже, что говорило вас трое, а слышало четверо. Ибо всегда стоял у ваших дверей на страже воевода Богдан и не пропускал ни единого вашего слова. А когда возвратились вы в Литву, передал он все вызнанное боярину Адомасу, тот — великому князю Ягайле. Теперь веришь мне, княже?

— Нет, — твердо ответил Данило. — Иным путем попало сие известие к литовскому Ягайле. Не верю, что воевода Богдан способен на подобную измену.

— Не веришь? — язвительно хохотнул конюший. — Хорошо, слушай дальше. Давно был тот разговор Богдана с Адомасом, ничто не подтверждало воеводиных слов, и вдруг недавно появился в наших местах боярин Боброк. Разбил в Черном урочище лагерь, привез с собой из Москвы два воза денег, чтобы подкупить и натравить на Литву ее врагов-соседей. Хоронились и в твоей усадьбе Боброковы соглядатаи, были среди них десятский Иванко и сотник Григорий. Иванко с товарищем вскоре вернулись к Боброку и московскому золоту, а Григорий ускакал с твоими воинами и сотником Андреем к ляшскому кордону. Все это тоже знает боярин Адомас. Он даже вознамерился перехватить Боброка и его возы с золотом, только руки оказались коротки. Что молвишь теперь, княже?

— Опять он? — насупившись, спросил Данило. — Снова его рук дело?

— Да, об этом тоже донес Адомасу воевода Богдан.

— Скажи, холоп, — после некоторого молчания произнес Данило, — чего хочешь за свои вести?

— Ничего, княже, мне от тебя не надобно, поскольку не в твоей власти отблагодарить меня.

Он отшатнулся от дуба, сделал шаг вперед, развернулся к Даниле боком. И тот лишь сейчас увидел на спине у конюшего горб. Вот почему он все время жался к дереву, вот отчего постоянно стремился быть к князю лицом — он не хотел показать собственное уродство.

— Никакая твоя милость, княже, не обрадует меня, любая, даже самая щедрая награда не вернет того, чего у меня давно уже нет. Поэтому не надобно мне ничего.

Князь был удивлен.

— Но что заставило тебя, рискуя жизнью, прийти ко мне?

Горбун грустно улыбнулся.

— Что заставило, княже? Не знаю, поймешь ли ты меня. Большинством людей при свершении важных дел движет чувство любви либо желание разбогатеть. Однако иногда ими движет ненависть, которая сильнее всех других начал, потому что она не ведает преград и пощады. Не любовь к тебе, княже, не жажда наживы привели меня в этот лес, а ненависть к боярину Адомасу.

В последних словах горбуна прозвучало столько злобы, что Данило внутренне содрогнулся.

— Но что боярин мог сделать тебе, калеке? Чем смог заслужить такую ненависть?