Выигрыш — смерть

— Слушай, Дима, если к тебе кто приедет, попроси сто рублей. Мне они на воле во как нужны. А я вещей дам в зоне, продуктов. Я скоро уйду «на химию», но тебя земляки пригреют.

Мягко стелет, подумал я. Кто мне поможет, когда Гавур уйдет? Кому я нужен?

Подошел Румын — земляк и преемник Гавура на посту «бугра». Под его глазом красовался старый кровоподтек. Я еле сдержался, чтобы не усмехнуться — нашла коса на камень.

Из последнего карантина в отряд пришел Славик Ткач из Горловки. Ежик коротких, светлых, почти белых волос обрамлял крупное волевое лицо. Земляки встретили Ткача почтительно-радостно.. Вторая судимость в семнадцать — не что-нибудь. Славик своих воровских взглядов не скрывал, но влиять на кого-либо не пытался. Смысл наколок на его теле был ясен всем: звезды на плечах и коленях — «никогда не встану на колени и погонов не надену», маленький воровской жучок, ползущий от пупка к ребрам и перстень «дорога через малолетку». Когда Славику пришла очередь убирать комнату, к нему привязался Румын:

— Ты эти воровские замашки брось. Становись на колени и мой как все. Раком только бабы стоят. Или сам в девочки просишься?

Активист толкнул Ткача, и тот еле удержался на ногах. В ответ Славик ударил сразу. Резко, сильно, дважды. Загнал Румына под кровать, плюнул на недомытый пол и ушел собираться в карцер. Иного исхода и быть не могло. Начальнику спецчасти все это представили как отказ «второходчика» от работы.

По возвращении Ткача из «трюма» больше к нему не приставали. Сила удара и, самое главное, духа — комбинация опасная. Тем более, что ему скоро восемнадцать, а следовательно, его ждет перевод во взрослую колонию. После восемнадцати в ВТК оставляли только лояльных к администрации заключенных. Активисты боялись подниматься на «взросляк», представляя характер встречи, и потому беспокоились только о себе. Все делалось для того, чтобы выпятить свою лояльность, выслужиться и выйти на свободу раньше конца срока. Этой дорогой пришлось идти и мне. Не надев повязки «бугра», думать об условно-досрочном освобождении не приходилось. К тому же, обленившись от ничегонеделания на инструментальном участке, я стал строить планы, как бы вообще перестать ходить и производственную зону.

Заключенные обычно жили «семьями». Три-четыре человека складывали купленные в ларьке продукты и передачи из дому в одну ячейку пищевой каптерки, вместе ели, курили и дрались. Кроме меня в отряде был еще один «студент», покончивший с академической премудростью на месяц раньше, чем я. Звали его Женя Талалаев. Он получил свои девять лет за взлом «мохнатых сейфов». Вместе с угрюмым лысоватым грузином они «случайно» входили с приглянувшейся девушкой в лифт, угрозами и побоями заставляли молчать и насиловали. Всего пять эпизодов. Глядя на невинно-улыбчивую рожицу «студента» с оттопыренными ушами и пухлыми девичьими губками, трудно было поверить, что это и есть «чердачный донжуан». Парень он был не вредный, но с подлецой. Ангелы в колонию не попадают.

Третий член нашей «семьи» — Вова Ломонос — насильник с унылым, вечно смотрящим в пол крупным носом, лобастой головой и застенчивой улыбкой. Будучи каптерщиком, он усвоил одну простейшую истину — если у каждого из двухсот человек отрезать немного сала, масла, стащить одну конфету или печенье — не заметит никто. Но бывало, что активисты поглавнее и сами запирались с Ломоносом в каптерке «на ревизию санитарного состояния», откуда выходили сытые и довольные. Кое-что перепадало и нашей «семье». Зато и каптерщик был, как говорится, вне подозрений, и плохо бывало тому, кто пробовал поставить эту истину под сомнение. Ломонос знал, из какой ячейки можно взять. Лозунг «жулики не зараются» победил в нем и элементарную брезгливость, не позволявшую брать у педерастов и прочих «чуханов».

Начальник отряда, высокий, изможденно-худой капитан Божок своей напускной флегматичностью никого не мог ввести в заблуждение. Он вполне оправдывал свою кличку — Домовой. Капитан о кличке знал, но относился к этому спокойно. Опыт работы в колонии и множество тайных осведомителей позволяли Божку знать все, что происходит в отряде и за его пределами, легко вскрывать тайную подоплеку различных происшествий. Желание приблизить свободу порождало тотальное взаимодоносительство, нередки были случаи, когда вчерашний жулик навешивал на себя ромб активиста.

Повод для серьезного доноса на дороге не валялся: редкие попытки к побегу, невзирая на то, что держались в глубокой тайне, почти всегда были обречены на провал; наркотики и спиртное, если и просачивались в зону, то тоже тщательно укрывались. Риск угодить в «трюм» перевешивал желание войти в контакт с вольнонаемными ради добычи водки или денег.

Начальник спецчасти — Монгол — кряжистый, с медными волосами нечеловеческой густоты старший лейтенант за день успевал побывать во всех уголках зоны, всегда появляясь бесшумно и заставляя своей угрюмой неулыбчивостью вздрагивать даже лояльных к администрации заключенных. Рассказывали о недюжинной силе и ловкости Монгола, отличном владении каратэ.