Выигрыш

Кролики, видя Ханса, связывали его появление с обычным: с куском брюквы, клоком сена. Их первый и единственный опыт насилия был забыт. Они не помнили своего детского кошмара при процедуре определения пола, когда, закатив глаза, долго висели вниз головой, туго зажатые коленями Ханса. Он въедливо колупался под их дрожащими хвостами, не всегда верно решал, девственны они или мужественны, и рассаживал по отдельным интернатам. Ханс не баловал кроличий народец. Его лицо хозяина и правителя, обращенное к кроликам, было суровым. Как иначе смотреть на неунывающих бездельников, жрущих в долг? Которые к тому же в любой день могут подохнуть, не рассчитавшись. Они были только мясо, которое до поры живенько прыгает в шкуре, во всем задолжав Хансу.

Наступала пора, и обреченный положить жизнь в кастрюлю встречал хозяина, как обычно: вставал на дыбы, барабанил лапками в сетку, дергал усами, гремел щеколдой. Дверца открывалась, но в морду не летела корочка хлеба. В клетку ныряли растопыренные пустые руки. Кролик, пометавшись, забивался в глубину, к задней стенке.

Ханс выковыривал его из угла орудием убийства – толстой палкой. Сжимал кроличьи уши в кулак, тянул вместе с подстилкой. Кролик упирался и тормозил всеми лапами. Обсыпанный навозом, Ханс нес кролика на место убийства, в заброшенную теплицу, держа за уши обеими руками. Там вспоминал, что оставил палку в клетке. Кролик дергался на весу, раздирал когтями задних лап рубашку.

– Шайзе! – визжал пораненный Ханс и выпускал уши. Кролик пускался в бега по теплице, получив свободу и надежду, что хозяин просто временно спятил, так странно с ним обращаясь.

Урсула различала сквозь обомшелую пленку теплицы кидающуюся в разные стороны фигурку, падающую, снова бегающую. Слышала пронзительные индейские вопли. Кто визжал? Сосед или кролик?

Ханс пытался подработать. Стал разносить газеты и рекламу. Сначала дело показалось несложным. Ездил на велосипеде по свежим улочкам. Сзади, в проволочном ящике, приделанном к багажнику, – стопы газет, перетянутые резиновыми шнурами.

Хорошо, когда рано. Никого нет. Улитки и слизни еще ползают по дорогам и тротуарам. Оставляют сопливые следы. Авто поедут и передавят. В прошлом году, как ни закрывал щели в теплице, пробрались. Объели все огурцы. Лучше не сажать. Как хрустят под колесами. А слизни, им наплевать, что переедешь. Живучие. Некоторые ставят ловушки. Пиво в тарелках. Слизни пьют, тонут. Еще чего, пиво. Ножом их, пополам.

Работа разносчика газет доставляла и другие радости. Проходя через сады, поднимаясь на крылечки, уставленные цветами в горшках, Ханс неприметно цакал твердыми ногтями и отсекал череночки приглянувшихся растений. От клематиса и бегонии, или – верхушку пеларгонии, или на редкость густомахровую петунию, или веточку от… – забыл название, но видел на садовом рынке, деревце очень дорогое, может, приживется. Он приезжал домой за новой партией газет с полными карманами.

Но в оплату за доставку входила еще и сортировка. В каждую газету нужно было вложить по шесть-восемь рекламных листков. Ханс не справлялся. После трех недель езды по местечкам и ночного стояния за длинным обеденным столом, заваленным разноцветными кипами, стержень в руке больно напомнил, что получает пенсию, содержит весь дом и организм и терпение его не беспредельно. Несколько раз Ханс выбрасывал ночью связки неразнесенной рекламы в уличный контейнер для бумаги и был однажды пойман на месте полицейским. Бледный Ханс залепетал об инвалидности и кредите. Полицейский отпустил нарушителя. Его объяснения не годились ни в какой протокол. Потом немного заплатили, но подработка на этом закончилась. Счастьем было, что не наказали.

А потом повезло. Важный Тамплон взял Ханса мыть вагоны. На две недели. Их отцы когда-то водили знакомство, оба были военнопленными.

Ханс увидел машину, узнал лицо, замахал. Тамплон сбавил ход, и Ханс побежал, держась за дверцу медленно едущего автомобиля, торопливо и сбивчиво заговорил об отцах и желании работать. Лицо Тамплона будто треснуло, когда он узнал в тощем старичке Ханса. Улыбнулся, остановил машину. Договорились, что Ханс поработает по-черному, потом Тамплон заедет и рассчитается наличными. А там будет видно. Ханс постоял еще, посмотрел вслед черному, присадистому BMW, сливавшемуся с тенями густых каштанов и сверкавшему, как молния, когда он вылетал на залитую солнцем дорогу.

Хорошая машина, хорошо бегает. Лучшая немецкая машина. А не похоже, что Тамплон – ровесник. Моложе. Лицо круглое. Абажур. Ясно, раньше работал на бойне. Ели много мяса. Вместе со своим отцом. Тот еще злее пришел из плена. Вся семья по струнке. Как поглядит кому-нибудь в лоб, все по углам. Крепкий был, жесть. Все равно умер. Сегодня румяный, завтра мертвый. Такова жизнь. Теперь фирма. Очистка, уборка. Два дома построил. Толстый бумажник на сиденье. Наверно, в карман не влезает.