Выйти замуж за бандита. Выжить любой ценой

Неприятный привкус горечи появляется во рту. Что же я за мудак, совсем не замечающий волнения жены? Почему меня надо ткнуть мордой, чтобы увидел и прочувствовал свои косяки? Сколько малышке ещё платить за мою халатность?

— Куда девочку повели? — доносится из коридора голос Шахима. — Может мне отдашь? Пополню свой горем.

— Такую особь только в серпентарий заселять, — делится мнением Макс. — И желательно в отдельный террариум.

— Включи-ка, Мир, — протягивает флешку Шахим. — Кое-что показать надо.

— Надеюсь, по делу Ники? Что-то нашли? — втыкаю в разъём носитель и запускаю видео из нарезанных кадров.

— Смотри на типа слева, — заговорщически понижает громкость араб. — Видишь, характерное движение рукой, когда приглаживает волосы? А теперь смотри сюда. Пятьсот километров от города, невзрачный мужик, старенький форд и то же движение рукой. Ну и наконец самое интересное. Знаешь кто это? — отрицательно качаю головой. — Один из подручных Илхома.

— Тот, что находит и продаёт девочек в бордели? — задерживаю дыхание, боясь услышать утвердительный ответ.

— Он самый, — кивает Шахим и внимательно сканирует меня. — Этот шакал залёг на дно сразу после нападения, словно сквозь землю провалился. Дома сжёг, жён и детей спрятал, девок продал по заниженным ценам, лишь бы избавиться скорее. Создаётся ощущение, что он узнал у кого украл семью.

— Да только узнал поздно, — соглашаюсь. Вряд ли торговец людьми посмел бы залезть в мой дом и нагадить там. Кто-то очень удачно подёргал за ниточки, направив того ко мне. И самый важный вопрос КТО?

Глава 27

Вероника

Сорок семь узелков на верёвке, сорок семь дней в этом аду. Меня уже больше нет, чем я есть. Роба, надетая при доставке сюда, висит как балахон. Кажется, я стала тоньше в два раза, чем была. Посмотреть на себя возможности нет — страшно раздеться и попасться кому-то на глаза, но, проведя руками по рёбрам понимаю, что стиральная доска глаже.

Что заставляет двигаться и жить, работать и не падать от бессилия? Наверное вера, только с каждым пройденным днём от неё остаётся всё меньше. Она уже настолько тонка, что вот-вот лопнет и разорвётся. Может, лучше перестать есть и уйти к родителям. Тихо, скромно, во сне. Говорят, смерть от голода намного легче, чем от кнута или болезни. Ты просто слабеешь, теряешься в реальности, плывёшь в безразличие и уходишь, заснув в невесомости. Ничего нет, ничего не боишься, ни за что не переживаешь. Сердце не бьётся, душа не рвётся наружу, кровь не пульсирует в висках.

Если раньше ночное общение с Махмудом разбавляло тоску, то сейчас нет сил и желания разговаривать. Что-то началось ломаться внутри уже на тридцать первом узелке, с каждым следующим расчерчивая новые трещины.

Но это всё пустые мысли, всплывающие ночами, когда все жители моего вынужденного пристанища спокойно спят. Сорок восьмой день начинается с общей суеты. Дом гудит, как будто в него заселился улей пчёл, и у меня прибавляется работа. Куда же ещё больше? Некогда даже присесть на пять минут. Но кого волнуют проблемы рабов. Старший сын вернулся из заграничного обучения. Он гордость семьи, завидный жених, приехавший на отбор невесты. Пир горой. Собираются праздновать десять дней.

Благодаря Махмуду, мои познания языка расширились. Совсем не сложный, если только не читать и не писать, и достаточно ограничен словарным использованием в беседе. Я понимаю, что говорит Джабира, наша надсмотрщица, выдающая фронт работы и следящая за исполнением, я слышу пошлые шутки охраны и предложения зайти в казарму, до меня доносятся крики из большого дома, куда рабам ходу нет.

С самого утра двор наполняют посторонние мужчины, и если старый состав позволяет себе чесать языком, но не трогает меня, то что ожидать от новых, неизвестно. Мне бы пересидеть за чисткой котлов, не высовываться на улицу, не драить казармы, но настойчивый приказ Джабиры заставляет идти в логово хищников.

С опаской вхожу в барак, таща ведро и щёткой, осматриваюсь и выдыхаю. Затхлый воздух, пропитанный потом и вонью грязных ног, переворошённые кровати и тишина. Откуда-то берутся силы ускорится и носится пулей. Застилаю постели, натираю щёткой полы и следом прохожусь тряпкой, ползая на четвереньках и не обращая внимания на содранные колени. Надо быстрее. Надо успеть.

Сердце ёкает от каждого шороха доносящегося извне, пальцы немеют от ледяной воды, спину ломит от напряжения. На последних метрах раздаются шаги, сопровождаемые мужским смехом. Вскакиваю, цепляю ведро и несусь на выход. Насрать, что не всё убрала, девичья честь важнее. Пусть привязывают к столбу, пусть охаживают кнутом. Лучше смерть там, чем унижение здесь.

И всё ложь, что от изнасилования можно отряхнуться. Нет, оно остаётся с тобой навсегда. Я знаю. Я с ним живу. Простила, подпустила, поняла, но не забыла. Сколько раз я с ужасом вспоминала тот день? Сколько раз просыпалась в поту и рыдала в объятиях Мира? Сколько раз он умолял меня простить?