Выход 493

Дождь практически закончился, тяжелые холодные капли, напоследок долетающие с неба, больше не приносили облегчения, а промокшая одежда неприятно давила на плечи. К тому же становилось холодновато, а поначалу казавшийся ему свежим воздух теперь начал отдавать тухлятиной.

— Так, я что-то неправильно сделал, — догадался Андрей в последнее мгновение перед тем, как ступень ушла у него из-под ног и он, больно ударившись локтями о края люка, полетел внутрь.

Как успел предположить он за время полета, кто-то трансформировал ступени обратно в кресло или вообще разложил его, как будто для того, чтобы смог выехать «Разведчик»…

Падать было больно. Но еще больнее стало, когда чья-то мощная рука схватила его за шиворот и бросила вперед — прямо на капот уазика. Андрей стукнулся головой о ребристую пластину, заменявшую собой обычную радиаторную решетку, и шмякнулся на пол. Кто-то могучей хваткой снова оторвал его от земли и потянул на себя.

«Во хрень, кровь пошла», — только и успел сообразить Андрей, прежде чем его снова бросили вперед, и на капоте уазика остались красные разводы.

— Гер-рой! — злобно прошипел кто-то и, снова подняв его обмякшее тело с земли, съездил по скуле кулаком. Не изо всей силы, конечно же, иначе Андрей навсегда лишился бы челюсти, но устоять на ногах шанса у него не было.

В голове помутилось, изо рта на пол вытекла лужица крови, но просить прекратить избиение он и не думал. Попросишь помилования — и все, считай, слабак. А к завтраку у всех будет чудесная новость для обсуждения — тот парень, которого зачислили в экипаж «Монстра», ползал на четвереньках и, раздувая пузыри, просил о пощаде. Нет уж, старшекурсники в учебке научили, как следует себя вести, если не хочешь, чтобы о тебе думали, что ты хренов соплежуй. Молчать. Даже если убивают — молчать. Говорить, когда спросят, и причем только правду. Лучше уж правду.

Через открытые двери в базу проник, держа снятый шлем в руке, Илья Никитич. Посмотрел на забившегося в угол, харкающего кровью Андрея и сунул в зубы только что «залеченную» самокрутку. Боя в его душе не было — боец под именем «дружба» даже не вышел на ринг. Несмотря на возникшую привязанность к этому парню, жалости к нему сейчас не испытывал. Был бы здесь шлюз — ей-богу, припомнил бы старую практику — минут на двадцать за заслон!

Крысолов стоял одетый, как и Стахов, в свою «защитку» без шлема, опершись локтем на дверцу уазика, и наблюдал за происходящим. О чем он думал, только Господу Богу известно, его лицо — будто начавшая подтаивать восковая маска, одетая на безликий овал пришельца с другой планеты.

— Еще раз выкинешь что-то подобное — скормлю фастерам, понял? — вытирая кулак от крови, сказал Тюремщик. — Понял, спрашиваю?

В первую секунду Андреем овладело желание наброситься на Тюремщика. Пусть у него один шанс из тысячи. С каким наслаждением он ударил бы по этому ехидно скалящемуся лицу! Так, чтоб у него аж зубы посыпались и глаза из орбит повылезли!

Но вместо этого Андрей лишь кивнул.

— С наряда его пока снимите, пусть Каран подежурит, — безо всякой улыбки сказал Крысолов. Потом обратился к Андрею: — А ты дуй ко мне в базу, я сейчас Михалычу скажу, нехай на тебя посмотрит, а то до утра задует глаза — что видеть будешь? Вон и так лицо уже пухнет. Эх, Тюрьма, Тюрьма, жестокий ты все-таки человек. — Он перекосил губы, но назвать это улыбкой мог лишь незрячий. — Так, ладно, двигаем.

* * *

Вопреки всем ожиданиям, что Михалычем окажется добропорядочный седой старикашка в очках и с чемоданчиком в руках, где он тщательно хранил бы необходимые препараты и инструменты, им оказался небывалых размеров здоровяк с собранными сзади в тугую косичку волосами и прищуренными от заплывших жиром щек глазами. А вместо чемоданчика в пухлой руке, величиной с бычью ляжку, в подмышке которой, казалось, могла запросто исчезнуть Андреева голова, он держал ржавое, с засохшими потеками ведро.

На окне, прикрученный изолентой к решетке, играл магнитофон. Из динамика звучало не такое безумие, как у музыкальных гурманов Тюремщика и Бешеного, и, слава богу, не на такой громкости, но все же в привычное для Андрея понятие «музыка» это все равно не укладывалось. Более-менее приемлемо звучал женский вокал, но текст…

…полночных звезд холодный свет, в стакане лед замерзших рек.
В ее окне сто тысяч лет каждый вечер — снег, снег.
И когда метет белых хлопьев круговерть, вновь она не спит и ждет,
Что весна придет быстрей, чем смерть…

Плохое предчувствие накрыло его холодной бурлящей волной. Захотелось вдруг развернуться и, пока еще не поздно, пока еще машины не тронулись с места, бежать отсюда ко всем чертям. И пусть ему до завтра «задует» глаза полностью, пусть его голова распухнет так, что не влезет в злосчастный шлем, пусть Тюремщик еще раз врежет ему по скуле — да все, что угодно, лишь бы не попадаться в руки этому коновалу Михалычу.