Крысолов сделал вдох, выдох и закрыл глаза. Все тут же пришло в движение, закружилось, заплясало, заблестело каплями ртути. Берег перевернулся, зависнув над головой, а дождливое небо утонуло в пересыхающем зрачке Яготина. Туман отошел обратно, словно испугавшись пробивающегося с запада света, и мир словно опрокинулся. Время приостанавливало свой ход. Серебряные капли все замедлялись и замедлялись, тишина между ударами сердца становилась длиннее, а мир все продолжал свой оборот. Теперь он мог видеть Секача, его глаза, себя, видеть псов, выстроенных в форме трефовой масти. Видит их вожака, и тот видит его. В какой-то миг Крысолов понял, что смотрит на мир несуществующими глазами пса…
Он открыл глаза и сделал вдох, такой глубокий, будто находился долгое время под водой. Заглянул псу в глазницы.
«О боже, вот как подтверждаются самые худшие догадки! — подумал Крысолов. — Стало быть, теперь сомневаться в том, что над ними есть Высший Разум, не придется. Значит, теория подтверждается — есть существо, которое ими управляет, и оно же заставляет их выполнять все его приказы. Жаль, что рассказать об этом никому не удастся. Возможно, потому оно и открылось, что не собиралось оставлять свидетелей».
Мысли в его голове наскакивали одна на другую, как попавшие в аварию на треке гоночные мотоциклы. Но это было ничто по сравнению с той участью, что теперь ожидала Кирилла Валерьевича. Он чувствовал стыд за то, что, соблазнившись нелепой надеждой на чудо, вспомнив о юности, о том, как мог ладить с собаками, приказал Секачу опустить оружие. И лишил тем самым их обоих шанса спастись. Как теперь посмотреть напарнику в глаза?
Но псы на них не нападали.
О боже, как ему это удается?
Внезапно пес жалобно заскулил, затряс головой.
Кирилл Валерьевич, вмиг сообразивший, что его план бесповоротно провалился, схватил оружие и в мгновение ока направил ствол на прижавшегося к земле пса. Он не знал, чем закончится схватка и будет ли у них возможность выбраться из нее целыми, но потребность во что бы то ни стало уничтожить стоявшего перед ним четвероногого затмила ему разум. Он уже открыл рот, чтобы крикнуть «Огонь!», как вдруг застыл, дожав курок лишь до половины.
Это был не голос Высшего Разума. Это был голос этого существа, которое когда-то было другом человека. Оно не говорило привычными словами, оно доносило всего лишь свою мысль, но мысль была так же понятна, как и загоревшийся зеленым светом уличный светофор.
«Они противятся Разуму», — подумал Крысолов, наблюдая за тем, как слепые псы пятятся, недовольно порыкивая.