Выход из мёртвого пространства

В течение 11 мая удается довести приказы до всех подразделений, несмотря на частые перерывы в связи. В 20 часов начался огневой налет противника со всех стволов по тылам и местам погрузки. Через некоторое время огонь был перенесен на передний край позиции и началось наступление на широком фронте, но атаки были отбиты. Тяжелые огневые налеты и атаки продолжались весь день 12 мая. Наконец начался последний день драмы.

Флот для эвакуации находится на рейде, но огневое воздействие противника нарушило связь. Командному пункту морского командования не удается организовать подачу судов к месту погрузки.

Поздно вечером прибывает командующий флотом, чтобы личным вмешательством оказать влияние: подать суда к местам погрузки. В темноте это удается только частично, и части войск ждут напрасно. Отдельные командиры барж, которые обычно брали по 250 человек, погружали до 700 человек. Если бы был порядок, вывод можно было бы осуществлять и дальше.

Теперь же свыше 10 000 человек находились в местах погрузки и напрасно ждали корабли.

Ужасно тяжелый исход. Следующей ночью еще прорывались скоростные катера, которые подбирали в море тех, кто ушел на подручных средствах..."

Немецкий генерал - педант. Когда читаешь написанное им, кажется, что не человек пишет, а робот какой-то. "Те отступили, те удерживали позиции, а кто-то ушел в море на подручных средствах..." Надо же уметь так излагать! Но обратите внимание на фразу: "Ужасно тяжелый исход". Все-таки даже в работе где-то дала сбой шестеренка, и плеснулась эта "неуставная" фраза. Кто-то в газете однажды горько пошутил: "Мы - самая читающая - между строк - страна". По-моему, читая доклад фашистского генерала, надо употребить это умение во благо. И тогда за этими кастрированными фразами услышишь стон тысяч людей, которых посылали на убой. Не человеческими жизнями вели счет фашистские генералы, а ротами, батальонами. А человеческая жизнь есть жизнь, хоть и одета она в фашистский мундир.

Конечно, это мои сегодняшние размышления, человека уже пожилого, много пожившего. Тогда для меня враг был - просто враг. И первая (да и последняя) реакция при виде его была одна: убить! Все правильно, была война.

Но ведь годы, отпущенные нам, даются не только для действий, но и для размышлений. А размышления заставляют переоценивать ценности. И понимаешь, к сожалению уже к старости, что высшая ценность есть жизнь человеческая. Вот такой мой сегодняшний взгляд на войну, когда я смотрю на нее с расстояния в десятки лет. А тогда... Тогда, естественно, взгляд был иным. Солдатским. И только.

Харьков. Бдительность или подозрительность?

Однажды появился-возник в расположении полка еще один человек, которого считали погибшим. Это был стрелок Гурьев, летавший с лейтенантом Самаринским. Сбили их самолет 7 мая во время штурма Сапун-горы. Гурьева выбросило тогда взрывом из кабины. Он дернул кольцо парашюта, а когда приземлился, сразу попал в лапы к фашистам. Потащили его куда-то по ходам сообщения, даже не обыскав: в кармане у него осталась солдатская книжка, а на груди - медаль "За отвагу". Куда подевалась немецкая педантичность?

Притащили к группе офицеров, вскоре туда подошел и генерал. Генерал и задал вопрос, который перевел словно из-под земли возникший переводчик:

- Какую задачу имеют ваши войска?

Гурьев, не задумываясь, выдал военную тайну:

- Наши войска имеют задачи вышибить вас отсюда как можно скорее.

Затем задали вопрос позаковыристее: что знает сержант Гурьев о сроках открытия второго фронта. (Что произошло с немцами, не понимаю, психоз, сдвиг в мозгах какой-то, что ли?) Сержант Гурьев опять дал слабину и откровенно признался врагу в том, что о сроках открытия второго фронта ничего не знает.

Ночью Петра Гурьева перевели в штаб 17-й армии. И там тоже задавали не менее идиотские вопросы. Слушал-слушал их Петр Иванович и не выдержал:

- Вы спрашиваете меня о том, что может знать только наш командующий. Вот ему и задайте эти вопросы... Все равно вам из Крыма не уйти. Если не убьют вас, а в плен попадете, может быть, такая возможность у вас и появится.

Гурьев отвечал так потому, что был уверен: все равно его расстреляют. Но гитлеровцы почему-то этого не сделали.

Рассказу Гурьева мы верили, как говорится, до донышка. Слава богу, у нас была возможность изучить его характер: всегда любому резал правду в глаза. И неприятностей имел за это немало.

После допроса отправили Гурьева почему-то не в лагерь, а на Херсонесский аэродром. Там уже находилось еще несколько советских авиаторов. Наша авиация периодически наносила по аэродрому бомбовые и штурмовые удары. Там скопилось много раненых летчиков, обслуживающего персонала, высших офицеров, которые надеялись отсюда как-то попасть в Румынию.

Особенно сильное впечатление на немцев произвело такое событие: на аэродром приземлились шесть транспортных самолетов Ю-52. Значит, у многих появился вполне реальный шанс выбраться из Крыма живым. Но не успели самолеты зарулить к капониру, как налетели штурмовики нашего полка и сожгли все транспортники. Убитых и раненых фашистов еще добавилось.