Выход в свет. Внешние связи (СИ)

Хорошие подобрались слова, — похвалила себя. Действительно, что я знаю о Мэле, кроме того, что он любит машины, хвалится красивыми подружками и не прочь показать лишний раз, кто рулит в институтской песочнице? А мне и не следует знать, любит он яблоки или груши, предпочитает синий цвет зеленому или наоборот, и о чём мечтает и с кем. Опасно погружаться в подробности его жизни, и, прежде всего, из чувства самосохранения.

Шагая по дорожке, посыпанной песком, я продолжала повторять речь, тихонько бормоча под нос. На половине пути меня нагнал Капа, мы вместе добежали до института и направились прямиком на консультацию по теории снадобий. Пристроившись хвостиком к парню, я полезла наверх, чтобы опять нагло его потеснить. Что поделаешь, если аудитория битком набита студентами, охочими до сдачи экзамена.

Удивлению моему не было предела, когда на соседнем верхнем ряду обнаружился Мелёшин и пустующее место подле него. Возможно появление Мэла за задворках аудитории — знак свыше, чтобы развести между нами мосты. Вздохнув поглубже, я спросила, чувствуя, что решимость облетает с меня как шелуха с лука:

— Можно сесть?

— Можно, — Мелёшин сдвинулся в сторону. — Достаточно?

— Нормально.

Усевшись, я прижалась к плечу Мэла, и он принялся крутить перо в руках. Еще ни разу мы не сидели рядом в лекционной аудитории. Я успела помаячить перед пресветлыми очами Мелёшина в роли дрессируемой крыски, побывала на верхних рядах в качестве вольноотпущенной, а чтобы бок о бок — такого не было.

Меня одолела нервозность. Казалось, что окружающие успели заметить наши совместные посиделки и начали искать скрытый смысл в пересаживании на верхний ряд. Чудилось, что поползли слухи и перешептывания с переглядываниями.

Еще мне было боязно сделать что-нибудь этакое, что разочарует соседа. Вдруг случайно икну или наступлю ему на ногу? Вдруг у меня зачешется нос или глаз? Вдруг Мелёшин обратит внимание на цыпки и обкусанные ногти? Или разглядит крошечное пятнышко на рукаве, непонятным образом попавшее туда, и которое я сама только что, к своему стыду, заметила.

Наверняка разглядел, потому что начал постукивать пальцами по столу, запоздало пожалев, что позволил сесть рядом.

В аудиторию вошел Ромашевичевский, с кислой миной поздоровался со студентами, и консультация началась. Хотя консультировать было некого. Запуганные массы притихли, боясь, что преподаватель поставит на заметку неучей, жаждущих восполнить пробелы в знаниях, и на экзамене обязательно отыграется за излишнюю любознательность. Меня же неожиданно посетила неприятная мысль о том, что погром в оранжереях, устроенный совместно с лаборантом, не пройдет даром, и экзамен по теории снадобий я могу не сдать.

Ромашка презрительно поводил носом по сторонам и принялся бесстрастно зачитывать билеты, коротко объясняя, из какого источника следует выцарапывать правильные ответы. Притихшее студенчество послушно застрочило.

Для меня же заполнение страничек отошло на дальний план. Открыв тетрадь, я вознамерилась писать, как вдруг рука Мэла медленно придвинулась к моей, и его пальцы прикоснулись, поглаживая. Сам он, как ни в чем не бывало, склонившись над тетрадью, выписывал левой рукой аккуратные строчки, хотя в моей памяти отложилось, что раньше Мелёшин держал перо в правой руке. Сейчас его почерк получался квадратным и убористым, и буковки клонились на левую сторону. Подробнее разглядеть не удалось, потому что его ладонь вдруг наползла на мою руку, накрывая.

Испуганно оглядевшись по сторонам — не заметил ли кто — я отдернула руку и спрятала под стол. Одно дело — общаться тет-а-тет, и другое дело — под прицелом десятков любопытных глаз. Я усиленно делала вид, что с Мелёшиным меня не связывает ничего общего, кроме третьего курса, однако старания оказались напрасными, и ценный материал, преподнесенный Ромашкой, просыпался как песок через пальцы. Мэл, не отрываясь от письма, отыскал мою ладонь под столом, и, устроив небольшое перетягивание каната, вернее, рук, пленил конечность.

Я снова заозиралась по сторонам. Головы уткнулись в тетради, стараясь поспеть за монотонным голосом Ромашевичевского. Если начну выдирать руку, то наделаю шума и привлеку внимание, поэтому безопаснее смириться с произволом, творящимся под столом.

Не понимаю, как Мелёшину удавалось одновременно обхаживать мои пальцы и писать, вникая в слова препода. Если бы по примеру Мэла я попыталась что-нибудь накарябать, то кроме дрожащих зигзагов на полстраницы ничего бы не вышло. Мое хладнокровие оказалось слабеньким и, протянув задохликовые ножки, скончалось практически мгновенно. Бастионы сдались, саботируя и не сопротивляясь нежащим поглаживаниям, погрузившим меня в расслабленное состояние.

Чтобы не растечься безвольной лужицей, начала усиленно размышлять о том, как добиться, чтобы не Мелёшин лишал меня душевного спокойствия, а я нервировала его, и как сделать так, чтобы не он вил из меня веревки, а я плела из него коврики. Результативными могли оказаться флирт и заигрывание как тайное оружие из арсенала слабого пола.