Выхода нет

– Кто? Виталик?

Ну и тут, конечно, как в слоу-мо проплыл он – тот, чей голос и глаза я уже из памяти начала стирать.

– П’ивет, – пронесся мимо.

Но нет, голос-то как раз и не забыла. И речевые дефекты тоже.

– Остановись! – одернула я Таню за рукав. – Только давай сейчас серьезно.

– Ну, серьезней некуда, – остановилась, уставилась на меня, ждала каминг-аута, по ходу. Наверное, с таким лицом его все ждут – слегка не в себе, но серьезным.

– Какое сегодня число?

– Шестнадцатое мая.

– Год?

– Две тысячи восьмой.

– Да нет, я сплю, – отмахнулась.

Ответа и повторения пощечины уже не ожидалось. Таня просто развернулась и пошла в сторону буфета. Молча.

А теперь представьте, что в такую ситуацию попали вы. Представили? Ну-ну, и что бы вы делали? Кричали по всем углам и коридорам, что всё это шоу Трумана и верните меня обратно в мой две тысячи двадцатый? Обычно таких смельчаков по-тихому увозят в места не столь отдаленные поспать под капельницей. По мне, такая перспектива ну так себе. А еще помните, накануне две тысячи двадцатого кто-то хорошо закусил мышкой – и всё в нем пошло не по плану. Интересно, сколько нас таких китайцев ходит по свету?

Я стояла среди яркого стеклянного коридора, а всё вокруг как будто замерло. Знаете, бывает так, когда ну очень уж поражен, ошеломлен, удивлен происходящим. Как выпускница филологического факультета могу сказать, что много еще синонимов можно подобрать к слову «черт бы его побрал», но, пожалуй, не продолжу. Приняв в ту минуту всю странность происходящего, я просто пошла за кофе.

На улицу вышли уже спокойнее. Я молчала. Медленно дышала и задерживала дыхание: вдох-выдох, вдох-выдох. Леночка так учила. В стаканах растворимый кофе, в голове ни одной мысли.

В нос ударил аромат сирени и цветений, но чихать не начала. Аллергия на весенние запахи у меня случилась только в двадцать семь лет. А тогда, в двадцать, я еще могла дышать полной грудью, и нос мой не требовал спрея. Сели на лавку под памятником академику Петровскому и уставились в перспективу. Всё это происходило молча, без вопросов и тем более каких-либо ответов. Потому что какие могут быть ответы, когда ты попал в шок-контент.

– Ты сегодня переплюнула даже карточные бои Фролова с Лиманским, – стало ее отпускать. Заговорила наконец со мной.

– Может, я умерла и так выглядит ад?

– Я с такой мыслью каждый день просыпаюсь.

Запивая события последнего часа отвратным пойлом, только сейчас начала понимать, как хорошо, что купила домой кофемашину. Уже лет девять я не чувствовала этого вкуса, этих запахов весны и пыльной дороги, не видела этой улицы и этого здания. И я рада, что всё это ушло из моей жизни. Ушло все, кроме Таньки. Да, пожалуй, ей уходить от меня совсем не нужно. Кто еще будет приводить меня в чувства?

– А что, если я просто путешественник во времени?

– Ты только людям об этом не рассказывай.

– Пожалуй. Какой отвратительный кофе, – когда осадок достал до гланд, сомнений не осталось.

– Да так. Нормальный, – допила она одним глотком всё оставшееся в пластике.

– Ну ты дала! – со спины прилетело по правому плечу и оставило след большущей человеческой лапы.

«Хорошо, что не по лицу», – прищурилась.

Это был Лиманский. Они с Фроловым были нормальными. Такими нормальными парнями, у которых можно и денег занять, и сигарету стрельнуть. Но ни того, ни другого у них никогда не было или было, но не точно. В группе журналистов было всего ничего парней, и те за парней не считались, они же были своими.

– А вы в карты режетесь каждую пару! – встала в оборону Таня.

– Не выспалась просто, – попыталась оправдаться, чтобы не сочли за безумную.

– Она, конечно, была не в себе, – обнял ладонями лицо Виталик и хохоча забился в легком треморе.

– Да ладно, она всегда не в себе, – Фролов осмотрелся по сторонам, на часы. – Зарубежку отменили.

– Это лучшая новость за сегодня. Лиманский, вези меня домой, – встала Танюха из-под памятника, чтобы уже уйти поскорее в сторону его машины. – А ты давай-ка выспись, что ли.

– Ага, – махнула в ответ головой.

– На пары хоть придешь завтра? – видно было, что переживает.

– Приду. А почему не должна?

– А съемка? – напомнила вдруг.

– Съемка?

– Поспи, Маш, ладно?

Еще бы мне вспомнить, в каком хронологическом порядке и как вся эта жизнь моя проходила в этом дурацком две тысячи восьмом! Какой-то сюр вокруг, внутри меня. По ходу, сменился шеф-ред моей жизни и решил всё переписать. Госбюджет пилит – на буквах зарабатывает.

В голове была всего одна мысль, которую я боялась не то что произнести, да и думать сопротивлялась. Но она выскакивала, как незавинченный болт на ровной поверхности: «Что, если я на самом деле сошла с ума и все об этом знают, а я нет?» Мурашки побежали по спине. Страшно. Недоказуемо. Необъяснимо.

– Ну что, куда ты? – спросил собирающийся уйти под деревья Фролов.

– Мне надо пройтись.

– Ну пошли, проводишь меня, – закурил свой «Мальборо» вонючий и сравнялся в шаге.