Выхода нет

В.: Считаете ли Вы, что для того, чтобы заниматься сексом, нужна мысль?

У.Г.: Определенно; иначе как бы это было возможно? Без мысли просто невозможна «надстройка» секса. Именно непрекращающееся мышление дает иллюзию координатора. Но здесь [указывает на себя] нет никого, кто координировал бы сенсорную деятельность. Ощущения возникают так быстро, что память никак не может уловить их в свои сети и сказать: «Вот оно». Ты смотришь на какую-нибудь прелестную лапочку, а в следующий момент, когда она откроет рот, ее зубы, возможно, окажутся самыми страшными, какие ты когда-либо видел или мог себе представить. Ты переключился с ее прекрасного лица на ее страшные зубы, а потом на что-то другое где-то еще, и уже видишь это.

Я хочу сказать: испытывать влечение к чему-либо – это естественно. Если тебя ничто не влечет, ты камень. Тело с его органами восприятия – это не камень. Оно должно реагировать на то, что происходит вокруг. Не твое благочестие или молчание затрагивает твое тело, а твой гнев, твое вожделение и все происходящее. Я говорю о реакции. Ну, я не интерпретирую. Я даже не знаю, что здесь происходит – половое влечение ли это, нежность, злость или жадность. Ничего из этого мысль не интерпретирует, как такое-то и такое-то. Здесь нет времени. Поэтому я всегда привожу пример с фильмом. Если взять фрагмент движущейся руки, отсюда и туда, то там очень много кадров. То, что вы видите на экране, – искусственно. Чтобы произвести это действие или движение на экране, вам нужен кинопроектор. Но в действительности, это не движение руки отсюда и туда. Вам нужно синхронизировать отдельные движения руки, чтобы создать эффект движущейся руки. Вот таким образом и действует человеческий организм. Когда вы слушаете музыкальную запись, вы не слышите интервала между двумя нотами. Но органы чувств отмечают этот интервал и слушают его. То же самое происходит, даже когда вы говорите на каком-нибудь языке. Что такое язык в конце концов? Язык – это не что иное, как промежуток между двумя нотами и мелодия. Если вы ее выучите, будете знать, как говорить на конкани, французском или немецком. В этом смысле все языки одинаковы. Они всего лишь шум.

В.: Где Вы родились? У.Г.: Я родился в Андхра-Прадеш, в местечке под Виджаявадой…

В.: Ваша семья была очень консервативна? У.Г.: Мой дед по материнской линии и другие в моей семье были очень близки с основателями Теософского общества. Я провел больше времени в Мадрасе, чем в Андхра-Прадеш. Я лучше говорю на тамильском, чем на тел угу [3] . Я не умею читать и писать на тамильском, но он приходит мне на ум легче, чем мой родной язык. Все годы своего становления я провел с Теософским обществом в Мадрасе.

В.: Какая музыка Вам нравится? У.Г.: [Смеется] Очень трудно сказать. Я не могу утверждать, что мне нравится или не нравится какая-то музыка. Я не знаю. Что бы я ни сказал, вы хотите вывести какую-то абстракцию из этого и спроецировать что-нибудь на это. У меня могут быть свои предпочтения, но все они обусловлены воспитанием. Ты никак не можешь освободиться от своей обусловленности. Разговоры о необусловленном уме крайне глупы. Но моя обусловленность не вмешивается в мои действия. Например, я вижу кого-нибудь. Наблюдая за его действиями, я бы назвал его «отвратительным» или сказал бы, что он отвратительный человек. Но это не оценочное суждение, а описательное высказывание о его действиях в рамках ваших понятий. Но это никак не влияет на меня или не меняет меня таким образом, чтобы я реагировал на него в следующий раз. Я не вовлечен в то, что он делает. В следующий момент, когда появляется кто-то еще, я могу сказать, что он хороший человек. Но это одно и то же. На самом деле я ничего не имею в виду, говоря, что это хороший человек или что это отвратительный человек. Я ничуть не вовлечен в его действия.

В.: Сэр, какие женщины Вам нравятся? У.Г.: Я не знаю. Это ответ.

В.: Вам совсем не нравятся женщины? У.Г.: Они мне ни к чему.

В.: Почему? У. Г.: Как я недавно говорил, мне нравится их общество. Это странный вопрос.