Выхожу тебя искать

«Пятнадцать минут целительного сна, и я буду как новая», – сказала она сама себе и легла, как была, одетая и причесанная, на кровать, расслабилась и закрыла глаза. Чтобы уснуть, она стала считать…

Проснулась она от звонка. Открыла глаза, посмотрела на часы – проспала ровно полчаса.

– Крымов, я должна тебя поблагодарить, – сказала она, впуская его, – ты опоздал на четверть часа и дал мне возможность выспаться и восстановить силы…

Она поцеловала его в щеку и даже потерлась щекой о его щеку.

Крымов, смотревший на нее как на обретшее плоть привидение, настолько она его потрясла своим свежим и здоровым румянцем, не говоря уже о роскошном вечернем платье, подчеркивавшем прелести ее изящного тела, и, главное, улыбкой, чего он ну никак не ожидал от капризной и взбалмошной Земцовой, не находил слов, чтобы выразить ей свое восхищение.

– Ты что, Женечка, с бутербродами Щукиной проглотил и свой острый, ядовитый язык?

– Ну, слава богу, я услышал наконец-то голос настоящей Земцовой – резкой и колючей, как осенний дождь… А то уж подумал было, что спутал адрес… Ты прекрасно выглядишь, у меня нет слов…

– Главное, чтобы у тебя были деньги на ресторан, ведь ты же собираешься вести меня именно туда?

– Да, и давай не будем возвращаться к этому разговору… Да, я веду тебя, чтобы ты насладилась сполна своим пианистом. Ешь его досыта, ревновать не буду – обещаю. Ну хочется тебе его достать, что ж, пожалуйста, твое желание для меня – закон.

Он не шутил, он действительно принял решение удовлетворить ее желание заиметь в своей коллекции экзотического пианиста. Крымов надел по этому случаю свой лучший костюм и даже галстук, достал почти новые башмаки из змеиной кожи, ремень к нему и золотые запонки к английской белоснежной сорочке. Словом, вырядился в пух и прах и теперь, неся себя, такого красивого и неотразимого, был готов присутствовать даже на свидании своей дамы Юлии Земцовой с самим Жераром Депардье, который, по ее словам, приснился ей однажды в эротическом сне. Крымов был уверен в себе в этот вечер как никогда. Осматривая себя в зеркало перед тем, как выйти из дома, он решил, что заставит ее страдать уже одним своим видом, покоряя всех присутствующих в ресторане женщин.

– Вот и прекрасно. Кто знает, может быть, ты поможешь мне избавиться от него, как от наваждения, и я забуду это… – Она ласково потрепала Крымова по щеке и, урча и ластясь к нему, дала себя поцеловать. – О работе будем говорить или нет?

– Там поглядим…

* * *

Но как она ни старалась, войдя в зал, не смотреть в сторону большого черного пятна на сцене – рояля, за которым сидел во всем черном пианист, – голова словно сама поворачивалась в его сторону, как намагниченная. Ей хотелось подойти к нему, обнять его за плечи и поцеловать в затылок… Он играл какую-то совершенно легкомысленную и почти порочную мелодию, которая расслабляла каждый нерв и делала жизнь яркой цветной картинкой, где все досягаемо, где любую фигуру можно стереть ластиком, а на ее месте нарисовать большое солнце или цветок, который сразу же заблагоухает… Никакой наркотик не сравнится с музыкой, никакие игры и ощущения… Она хотела иметь этого чудесного мальчика у себя дома, чтобы видеть его каждый день, варить ему кофе, гладить его блестящие длинные волосы, целовать нежные розовые щеки и эти огромные красивые глаза с тяжелыми ленивыми веками…

На глаза ее навернулись слезы – неужели она так никогда и не насладится его красотой, никогда не увидит стройного белого тела, не ощутит своей кожей его горячие мальчишеские и страстные прикосновения? Он не может быть тем, кем его считает Крымов.

Думая о Германе, Юля выпила уже два бокала красного вина и теперь меланхолично поедала какие-то пряные и жирные грибы. Крымов улыбался ей, говорил о своей любви, звал ее после ужина домой и даже сказал что-то насчет чудесных простыней и наволочек из итальянского шелка. Но она слушала его рассеянно, поскольку уши ее вместе с сердцем слушали только ресторанную музыку, которая для нее звучала как самая утонченная и изысканная классика.

– Ну так что, я пойду?.. – вдруг спросила она и, покачиваясь на каблуках, встала со своего места и довольно решительно направилась к сцене. Крымов едва успел схватить ее за руку – на них оборачивались.

– Ты что, ты куда?

– Крымов, прекращай, ты что, забыл, зачем мы сюда пришли? Он должен знать, что меня зовут Юля, я хочу, чтобы для Юлии Земцовой в этот вечер прозвучал ми-минорный грибоедовский вальс… Он для меня его сыграет, вот увидишь…

Крымов отпустил ее руку, и она почти подлетела к сцене, поднялась на пару ступеней и замерла, облокотясь на крышку рояля и глядя прямо в глаза пианиста… Никогда, никогда еще она не испытывала более острых чувств. Она наслаждалась его красотой, словно пила обжигающее ледяное вино в жестокую жару и сушь. Сердце ее ухало где-то в горле, а колени подкашивались, ей хотелось растянуться кошкой на сцене и, закрыв глаза, слушать и слушать эти стеклянные, холодные и вместе с тем какие-то жарко-хрустящие, как прогретое горячее стекло, звуки рояля…