Выкидыш

За дверью комната, площадью в небольшую квартиру со сломанными стенами, однорядный иконостас из четырех икон – Спасителя, Марии, архангелов Гавриила и Михаила. Царские врата наподобие небольшой калитки, оставляющие открытыми внутренности алтаря. На стенах, в основном, репродуцированные греческие иконы. Бросается в глаза как бы неряшливость, которая сопровождает временность. Или, что точнее, намеренная неряшливость, по причине намеренного желания воссоздать уголок православной забытой и тянущей в неизвестность Святой Руси, которая представляется во сне и молитве, бедной и даже неряшливой, но не от лени, а от безразличия к внешним обстоятельствам материальной жизни.

Но помимо этого и простота, от нужды, а не от идеи. Более всего бросается в глаза не изысканность, доморощенность. Даже свечи сделаны грубее, нежели в России. И совсем не пахнут, потому как сделаны эти свечи не из воска.

По атмосфере вот такими, наверное, были у обеспеченных русских людей домовые церкви. На полу деревенского русского вида дорожки, в потолке вырезан купол. Над алтарем в потолке видны еще два окна. Справа у пюпитров небольшой хор, поющий на церковнославянском, очень редко и совсем мало по-немецки.

Совсем мало молящихся. Кажется всё, как в обычном православном храме в России, где-нибудь в провинции. Всё очень похоже на обычный православный храм. Похоже. Подобно. Но все же, кажется, что только внешне. Здесь видны особая старательность, усердие.

Я задаю себе вопрос: есть ли в этом храме благодать? И не нахожу ответа, и тороплюсь уйти. Мне делается жарко, душно, давит ворот. Двойра начинает пищать, ей передается мое сомнение. Я прикладываюсь к четырем иконам. Ставлю грубую свечу без запаха за одну марку (1DM). Мы уходим. Перед выходом разворачиваюсь, крещусь на алтарь, и замираю. Видение.

Издалека соединенное пламя трех свечей видится единым, одним пламенем. Лишь вблизи различаешь три пламени. Иудеи еще слишком далеко от Бога, вот они и видят одно пламя. Христианин близок Богу, видит три пламени в единстве.

Сарре там понравилось, нравится. Она там бывала неоднократно прежде, и на Пасху в 1997 году. В тот год мы соединились. Этот храм дал ей силы, – выстоять в борьбе с родительским психологическим гнётом. И соединиться со мной.

Есть ли там в храме благодать? Тихая и сильная печаль, свойственная лишь православным храмам, есть. Радость и восторженность на лицах и в голосах есть. Не регламентированность веры есть. Чего же нет?

Да! Еще есть состояние выживших, состояние катакомбности. И особая семейственность и тепло, которых нет в холодном Dom, в котором есть порядок и соразмерность, есть нацеленность на результат, а нет нацеленности на процесс, что так привлекает в православные храмы.

Выходим из храма. Дождь еще накрапывает. Кто-то заботливо поставил нашу коляску под навес. Около семи вечера. Совсем темно. Навстречу много русских, парочками и поодиночке. Выдают, оказываются, не одни слова, но и выражения лиц, и налет русскости в облике.

Много турок. Они стоят группами. Вот несколько мужчин слушают представительную девицу с выпуклой задницей, обтянутой чем-то розовым, в такого же цвета блестящих чулках. Группа мужчин играет в ресторанчике за столом в кости. Опасности в воздухе нет.

Мы покупаем в турецком ресторанчике салат из брынзы и овощей, лаваш, мучные сладости и идем по улице, радуясь жизни, впечатленные увиденным и услышанным.

Русский храм в турецком районе построил православный грек, женатый на немке протестантке. Ему начала сниться Богородица, которая указала ему место для строительства русского храма. Он не выдержал, посоветовался с женой и построил.

В Kalk’е турки и русские живут долгие десятилетия. Это район эмигрантов. Здесь дешевле квартиры, проще дома, доступнее цены.

В вагоне с нами едет русская. Молодая женщина. На первый взгляд невзрачная, белесая, с мелкими чертами лицами. Присмотревшись, я разглядел сильную голову, очень правильные и соразмерные морщины, крепкий подбородок, большой нос, породистость в облике. Ни одного лишнего движения или взгляда. Внутренняя ясность натуры. Русскость во всем, даже в редких волосах, неровно постриженных в каре. Во всем облике изысканный налет не современности. Может быть, дошедший до нее стиль прабабушки/бабушки убежавшей от революции. Одета она в черные полусапожки, черные короткие, зауженные к низу брюки, наглухо застегнутое изнутри пальто со стоячим воротничком. Шея у нее обернута крепко-крепко черным бархатным шарфом. Она излишне тепло, не по погоде одета. Она чем-то сильно расстроена, почти убита. Ей нужно сохранить хотя бы внешнее равновесие.

Последний взгляд на породистое лицо. Она вышла. В ночь. Немецкую. Нашла ли она счастье, найденное ее прабабушкой/бабушкой? Найдет ли?