Выкуп

– Это теоретическая конструкция, – говорю я. – Может быть, она и вполне устойчива, вполне прогрессивна и полезна, но как это проверить?

– На практике, – парирует Генеральный. – Мы собираемся это сделать. Это и есть наш большой проект.

– И для этого вам нужен я? – спрашиваю я.

– Да, – кивает Генеральный. – Для выполнения главной задачи нам нужен такой эластичный инструмент, каким являетесь вы, Дима.

– Хорошо сказано – инструмент, – невольно усмехаюсь я.

Генеральный морщится, машет рукой.

– Не берите в голову, – говорит он. – Это всего лишь профессиональный жаргон. Главное – вы исполняете важную функцию. Самую важную функцию! И вправе требовать самую высокую награду… Вы понимаете, о чём я говорю?

– Ареопаг? – говорю я. – Так ведь он выборный?

– Но сначала надо провести что-то вроде учредительного собрания.. – улыбается Генеральный. – И его кто-то должен будет готовить…

– Ага… отцы-основатели, – догадываюсь я.

– Именно так! – подтверждает Генеральный. – Я не ошибся в вас. Так что думайте, Дима. У вас есть сутки.

Катя. Ожидание

Сижу перед компьютером, смотрю в экран. А толку – никакого. Как говорится, смотрю в книгу, а вижу фигу.

Марь Пална ходит за моей спиной и мучается. Она чувствует себя виноватой, чудачка. Она думает, что виновата передо мной в том, что подтолкнула меня к Димке. И вот теперь – пожалуйста…

Когда Дима не приехал, я, конечно, забеспокоилась. Это очень мягко сказано. Сидела здесь, в редакции, звонила. А номер – недоступен. Сидела час, два, три. Номер недоступен по-прежнему. Я – к нему домой.

Захожу в подъезд. Из дворницкой Нурали выглядывает. Я смотрю на него. А он вздыхает и говорит:

«Нет Дмитрия Анатольевича. Как уехал часа в три, так с тех пор и…»

Вроде всё ясно, а мне так уходить не хочется, что я ему: мол, поднимусь в квартиру, там посижу.

Он кивает: конечно, конечно…

Наверху меня встречает сосед с тем же выражением на лице, что и у Нурали.

«А мобила-то не отвечает?» – спрашивает он и тоже вздыхает.

Я зашла в квартиру. Там было тихо и висел какой-то странный табачный запах. Дима такие сигареты не курит.

Снова звонила. Недоступен.

И такая меня тоска-пустота взяла, что ничего не оставалось, как лечь и уснуть. Я только маме позвонила: говорю, у Димы переночую.

И заснула.

Просыпаюсь среди ночи – набираю номер. Недоступен.

Чувствую – есть хочу. Пошла на кухню. Пожевала сыра, съела яблоко.

Голова – пустая, ноги ватные. И такое состояние – как будто на краю, как будто до ужаса осталось всего ничего.

Доплелась до кровати – спать.

И вот пошли третьи сутки, а всё – по-прежнему.

Я боюсь звонить Наталье Николавне. Что я ей скажу? Что я скажу Лёльке? Как посмотрю им в глаза?

Марь Палне пришлось рассказать – она же видит меня, такую, не скроешь.

Потом Марь Палну вызывали к Главному. Я догадалась – зачем. В редакции уже знают про нашу поездку в Шарм. И вообще – знают.

А что она могла сказать? Недоступен.

Марь Пална снова проходит у меня за спиной и, наконец, тихо говорит:

– Надо в милицию заявлять, Кать… Главный тоже так считает.

Я сижу какое-то время, молчу, потом говорю:

– Он вернётся. Вот увидите, он вернётся.

Марь Пална вздыхает и обнимает меня за плечи:

– Господи, Катя, я тоже в это верю… Но надо сообщать.

– Вы думаете, я должна? – спрашиваю я.

– Да нет, что ты! – говорит Марь Пална. – Я пойду к Главному, мы сами… А ты… тебе придётся маме сказать.

Я киваю и с ужасом думаю о том, что меня ждёт вечером.

Журналист. Крик души

Это какой-то кошмар.

Кто бы мог подумать, что нахождение в ограниченном пространстве доставляет столько неудобств. Нет, не то слово. Страданий – вот правильное слово. Оказывается, естественное состояние души – движение, полёт.

А как же – в теле?

Да, с телом душа живёт в каком-то органическом единстве: спит, сидит, стоит, бежит, ест, совокупляется – делает всё, что захочет, и ощущает полную гармонию.

Это я теперь очень хорошо понимаю. Раньше – не сознавал до такой степени, а теперь – до дрожи, до ужаса, до кошмара.

Нахождение здесь, в этой замкнутой сфере – это какое-то издевательство.

Зачем он это делает? Он не может не знать, что мы чувствуем.

Значит – это наказание?

За что?

…

Выпустите меня, пожалуйста. Я вас очень прошу.

Я не хочу здесь находиться!

Я живая душа, я должна быть в своём теле!

Почему вы это делаете? Почему я должен быть здесь, в этой грёбаной сфере, а не в своём собственном теле, которое рядом?

Господи, ну почему, почему я встретил этого человека? Почему именно я? Разве я такой грешник, что заслужил ад при жизни?

Выпусти меня, сукин сын, негодяй, мерзавец, проклятый фашист!

…

Я делал всё, что мог, – всё, что в моих душевных силах.