Выкуп за рыжего вождя

На следующее утро последний из Фолуэллов отправился на разведку в город, в котором нашел укрытие последний из Гакнессов. Кольт висел у него под пиджаком для надежности на кожаном шнурке; охотничий нож висел между лопаток, на полдюйма от воротника. Он знал только, что Кол Гакнесс ездит с фургоном где-то в этом городе, и что он, Сэм Фолуэлл, прибыл, чтобы убить его. Едва он ступил на тротуар, глаза его налились кровью, а сердце – давней ненавистью. Гомон центральных авеню завлекал его все дальше и дальше. На каждом шагу он ожидал встретить Кола, идущего по улице с кувшином для пива в одной руке и хлыстом в другой, без пиджака, совсем как где-нибудь во Франкфурте или Лора-Сити. Однако вот уже час прошел, а Кол все не появлялся. Возможно, он затаился, чтобы улучить момент и пристрелить его из-за двери или из окна. Некоторое время Сэм недоверчиво поглядывал на все окна и двери.

К полудню город утомился играть с ним в кошки-мышки и вдруг зажал его в своих прямых линиях.

Сэм Фолуэлл стоял на месте пересечения двух больших прямых артерий города. Он посмотрел на все четыре стороны и увидел нашу планету, вырванную из своей орбиты и превращенную с помощью рулетки и линейки в прямоугольную плоскость, разделенную на участки. Сама жизнь двигалась по рельсам, по колеям, подчинялась системе, замыкалась в рамки и границы. Корнем жизни был кубический корень, мерой существования была квадратная мера. Люди вереницей проходили мимо, ужасный шум и грохот оглушили его.

Сэм прислонился к острому углу каменного здания. Лица, лица, тысячи лиц – и ни одного, обращенного к нему. Его на миг охватил суеверный страх, что он уже умер, и теперь он – дух, которого никто не видит. А затем город поразил его одиночеством.

Какой-то толстяк, отделившись от потока прохожих, остановился в нескольких шагах от него в ожидании трамвая. Сэм подобрался к нему и заорал на ухо, стараясь перекричать уличный гам:

– У Ранкинсов свиньи весили куда больше наших, да ведь в ихних местах желуди совсем другие, много лучше, чем у нас…

Толстяк отодвинулся подальше и спешно решил купить жареных каштанов, чтобы скрыть свой испуг.

Сэм почувствовал, что ему необходимо выпить. На той стороне улицы мужчины входили и выходили через вращающуюся дверь. Сквозь нее мелькала барная стойка, уставленная бутылками. Мститель пересек улицу и попытался войти. И здесь опять Искусство преобразило знакомый круг представлений. Сэм никак не мог найти дверной ручки – его рука тщетно скользила по прямоугольной дубовой панели, окованной медью, без единого выступа, хотя бы с булавочную головку величиной, за который можно было бы уцепиться пальцами.

Смущенный, красный, разочарованный, он отошел от заколдованной двери и присел на ступеньках. Дубинка из акации ткнула его под ребро.

– Поднимайся! – приказал полисмен. – Ты давненько тут околачиваешься.

За углом Сэма оглушил резкий пронзительный свист. Он огляделся и увидел какого-то злодея с насупленными бровями, посылающего ему мрачные взгляды из-за дымящейся на жаровне горки земляных орехов. Сэм хотел перейти улицу. Какая-то громадная машина, без лошадей, с голосом быка и запахом коптящей лампы, промчалась мимо, ободрав ему колени. Кэб задел его ступицей, а извозчик красноречиво дал понять, что вежливости тут неуместны. Шофер, яростно названивая в звонок, впервые в жизни оказался солидарен с извозчиком. Крупная дама в шелковой жакетке «шанжан» пнула его локтем в спину, а мальчишка-газетчик глумливо швырял в него банановыми корками и приговаривал: – Не люблю так делать, но если кто-то напрашивается…

Кол Гакнесс, закончив рабочий день и поставив фургон под навес, свернул за угол того самого дома, которому прихоть архитектора придала форму безопасной бритвы[5]. Среди толпы спешащих людей он заметил врага и убийцу всех своих родных и близких собственной персоной в каких-то трех шагах от себя.

Он застыл и растерялся, безоружный и удивленный. Но Сэм Фолуэлл уже заметил его своими зоркими глазами горца.

Внезапный прыжок, трепет в рядах прохожих и рев в ушах Сэма: – Кол, старик! Черт возьми, до чего рад тебя видеть!

И на углу Бродвея, Пятой авеню и Двадцать третьей улицы кровные враги из Кэмберленда пожали друг другу руки.

Улисс и собачник

Известно ли вам, что существует час собачника?

Когда четкие контуры Большого Города начинают расплываться, смазанные серыми пальцами сумерек, наступает час, отведенный одному из самых печальных зрелищ городской жизни.

С вершин и утесов каменных громад Нью-Йорка сползаются целые полчища обитателей городских пещер, бывших некогда людьми. И по сей день они по-прежнему передвигаются на двух конечностях и не утратили человеческого облика и дара речи; но вы, несомненно, заметите, что они неумолимо приближаются к животным. Каждое из этих существ следует за собакой, будучи соединено с ней искусственной связью.