Вылазка в действительность

— Вот возьми, — говорил он сиделке, — положи это в раковину умывальника. А это на стул. Смотри не перепутай, а то потом черта с два поймешь, куда что девать. Жаль, племянник не возвращается: этичней было бы заручиться перед операцией согласием родственника. Совсем неплохая поджелудочная, учитывая возраст пациента. Положи ее на комод. А эти повесь на спинку кровати. Ну-ка поднеси свечку поближе, — продолжал он. — Что-то я никак не могу понять, отчего он свихнулся. Да ты не капай, не капай туда стеарином, гигиену нарушаешь. А он, конечно, свихнулся, чего бы ему иначе вздумалось завещать деньги этому прохвосту племяннику. Правильно ты сделала, душечка, что оповестила меня и не стала зря тревожить стряпчего. Когда все это кончится, надо нам с тобой будет куда-нибудь съездить поразвлечься.

Тут он ущипнул сиделку примерно за то же место, что и дядюшка с племянником. Такой фамильярный жест не только шокировал, но и крайне расстроил нашего героя, подточив сопротивляемость его организма. "Фу, как непрофессионально, — подумал он, — и хуже того, отдает постыдным сговором".

При этой мысли он напоследок повращал глазами и разом приказал долго жить.

— Батюшки, — сказал доктор, — похоже, что мой пациент тю-тю. Иногда я прямо-таки завидую городским докторам-какие у них операционные залы! Ну, да зато их автобиографии обычно расходятся еле-еле, а для своего старинного друга я как-никак сделал все, что мог, недаром он меня упомянул в завещании. Останься он жив, он бы, чего доброго, его переиначил. Вот какая поразительная игра судьбы! Ты подавай мне, душечка, все эти внутренние органы, а я их наскоро рассую по местам — ведь, — того и гляди, вернется племянник и будет очень сердиться, что они разбросаны по комнате.

Зеленые мысли Джон Коллиер

Преображая все явленья

В зеленых мыслей затемненье.

Марвелл

Эту орхидею ему прислали вместе с остальным имуществом друга, погибшего в экспедиции одинокой и загадочной смертью. Или он высмотрел ее на аукционе среди прочего хлама, когда под конец распродавали "разное". Не помню уж, как это в точности было, но либо это было так, либо иначе. Кстати сказать, даже иссохший, бурый, дремлющий корень-саженец орхидеи имел довольно зловещий вид. Со своими растопыренными пучками-отростками он был похож не то на оцепенелую хваткую руку, мерзко шишковатую, не то на злобную физиономию в безобразных бакенбардах. Неужели же вы не догадались бы, что это за орхидея?

А мистер Мэннеринг не догадался. Он и читал-то одни каталоги и книги об удобрениях. Он развернул свою покупку с таким благоговением, с каким в наш двадцатый век вообще нелепо относиться к орхидеям или, скажем, примулам, а в случае с эдаким, эдак раздобытым экземпляром подобное благоговение было идиотским, безрассудным и гибельным. И по своей пресловутой бестолковости он поместил орхидею в смотровую, в теплицу, пристроенную к южной стене его приземистого краснокирпичного обиталища. Здесь он всегда содержал самые интересные приращения к своей коллекции, особенно слабые и болезненные растения, потому что из его кабинета в теплицу вела стеклянная дверь и эти растения, слабые и болезненные, в случае чего немедля обеспечивались постоянным присмотром и заботливым уходом.

Но этот саженец оказался не из слабеньких. Прянули толстые, упругие стебли, разбрасывая веером темную зелень глянцевитых листьев, и вскоре орхидея разрослась во все стороны, заполонив столько места, что сначала одного, потом другого, потом всех ее соседей пришлось переселить в дальнюю, садовую теплицу. Сущий хмель — как выразилась кузина Джейн. Еще прежде листьев с концов стеблей пучками свесились длинные усики непонятного назначения. Мистер Мэннеринг полагал, что это скорее всего рудиментарные органы, пережиток того времени, когда растение было вьющимся. Но где же это видано, чтобы рудиментарные усики бывшего вьющегося растения были бы настолько, на полстолько или на четверть столько толстыми и прочными?

Прошло немало времени, пока среди пышной листвы появились россыпи крохотных бутончиков. Вскоре распустились цветочки, меленькие и гаденькие, точь-в-точь мушиные головки. От всякой вальяжной орхидеи естественно ожидать крупных зловеще ярких цветов, как морские анемоны, китайские фонарики или зев гиппопотама; а уж если эта орхидея вдобавок неизвестна науке, то, по-моему, с полным правом можно требовать за те же деньги ядовитого, дразнящего благоухания.

Но мистер Мэннеринг был на все согласен. Собственно говоря, помимо восторженной радости открывателя и крестителя новой разновидности орхидеи он испытывал лишь слабый естественнонаучный интерес по поводу столь разительного сходства этих жалких цветочков с мушиными головками. Может быть, они таковы затем, чтобы приманивать мух в качестве пищи или опылителей? Но тогда почему они подобны именно головкам?