Вымышленные и подлинные истории Алексея Иксенова (СИ)

- Привет, Димка! - заглядывал мой братишка к нам в комнату по воскресеньям. Всё остальное время Павлуха проводил в интернате. Димон отвечал брату на приветствия, добродушно улыбаясь.

Светка была куда активнее, она была единственным ребёнком в семье, где были постоянные пьяные склоки её скандалиста-отца (в него она и пошла), раздоры и матерная, похабная ругань. Поэтому на моего брата она реагировала куда больше чем Вадим (это было настоящие имя Димона Соловьёва).

- Помидора! - весело обзывал Светлану брат, наверно потому что та была толстой и в красной кофточке. Света левой, здоровенной рукой, как у мужика (правая была больная), кувыркала брательника на кровати, громко смеясь в ответ на его радостные визги.

В свои 18 лет я успел 6 раз на году пролежать в психушке. Это был "рекорд". Весь затравленный в амбулаторных условиях нейролептиками, я приходил в лечебное отделение отдыхать на меньшее количество таблеток. Но для начала меня кололи сульфозином, чтоб, якобы, очистить мне кровь. Однажды меня положили спустя лишь две недели после выписки, прямо из дневного стационара - за необдуманно мной брошенную фразу. И никакой мой возраст и мои доводы на врача не подействовали. Пролежав лишние два месяца, промучившись от очередной очень болезненной инъекции серы, я понял, что чем чаще я попадаю, тем больше идёт все это против меня. Ароныч, самый жестокий психиатр во всей психушке, не любил церемониться с больными. Попал первый раз к нему - 45 суток. Попал во второй - от двух месяцев и до полугода. Попал в третий - год и более. А одного на второй раз попадания (хотя первый раз его не лечил!), здорового и толстого молодого мужика, оформил на следующий же день на пожизненную койку.

С Димоном вместе я ни разу не лежал. Хотя пересекался. Один раз его выписывали, он пролежал всего неделю, а меня, наоборот, положили.

У Соловья радости полные трусы! Стоит вместе со своей маманькой, как он любил её называть и хохочет:

- Ну вот этого туды! - показывает на себя и на дверь на выход, - а этого сюды! -показывает на меня и на входную дверь в отделение.

Мне конечно не до смеха, но не бить же за это Димона!

В другой раз меня выводят к бабушке - одеваться на выписку. Звонок в дверь и голос дежурной медсестры:

- Примите больного!

В общий коридор вваливается Соловей и усаживается на диван в больничной пижаме.

- Ну вот, этого - туды, а этого - сюды! - в отместку передразниваю я Вадима. Пончик тихо посмеялся себе в нос.

Потом он рассказал мне, что пролежал дольше всех своих попаданий, аж три недели! Три раза ему зав.отделением Вадим Михайлович "любя" назначал сульфозин, от которого бедняга так мучился, что падал в туалете плашмя, разбивая о толчок себе лоб. Чего тогда он начудил, что его так "надолго" оставили, я по сей день толком не помню.

"Надо же! Три недели! - с сарказмом думал я. - Целых три недели пролежал, самый большой срок за все попадания! Как же везёт дуракам!"

Больше Димон никогда туда не ложился, до самой смерти.

Через год я попал в очередной переплёт вместе со своей честн`oй компанией. После очередного пребывания в стационаре я заявил промкомбинатовскому врачу, что нет сил работать в швейном цехе подсобным рабочим. Евгения Александровна перевела меня на время в картонажный цех, где в свободное от погрузки время около десятка дурачков вальцевали заготовки для коробок. Затем они уходили в соседний цех, где на специальных станках их скрепляли, а потом отправляли на производства. В отделения тоже отвозили заготовки, где больные, занимавшиеся трудотерапией, в столовых скрепляли их с помощью шила, специально выданного на время работы больничным инструктором. Одному из зажуливших шило принудчиков достался от зав.отделением сульфозин в высоких дозах. Спасло принудчика лишь то, что он был очень сильный и выносливый мужик.

- Михал Иваныч! Отмени уколы! - хромая от серы, попросил усатый на обходе.

- Всё нормально, - врач в ответ кивнул головой, а больной назидательно произнёс нашему инструктору:

- Аннушка, за твоё шило я уже расплатился сульфозином в кубах - пять, восемь, десять и десять...

- Угу, - ответила ему Анна Ивановна, а я от удивления был просто в шоке.

В картонажном цеху вальцевала заготовки ещё одна немолодая женщина, которую приводили из лечебного (не помню под каким номером) отделения. Сальные, непричёсанные с проседью волосы, тёмные глаза, руки дрожали от нейролептиков. Она была значительно меньше меня ростом и казалось полностью передо мной пассивной... Мне хотелось прижать её к себе, залезть под халат, под трусики, зайдя куда-нибудь за угол, и там вступить с ней в половую связь.

- А ты что не вальцуешь? - спросила она меня, отвлекая от моих воображений.

- Катай! - зло сказал мне один дурачок.

- Так, почему не работаешь? - подошла ко мне мастер цеха. Я же, уставившись на зрелую, больную женщину с дрожащими руками, продолжал "плавать" с ней в своих облаках.