Выпаданка (не) обыкновенная

О, леди Изольда обладает сильным даром убеждения и безграничным доверием сына. Не знаю, что она ему сказала, но пылкость юного Розенкранца поразила меня. Мое первое любовное послание начиналось сразу со строк “Любезная Джиневра, сгораю от страсти! Целую каждый дюйм вашей нежной кожи…”, далее бросилось в глаза “счастлив буду встать с вами у алтаря” и “нашего первенца назовем Леонгардом, в честь вашего папеньки”.

Боги, он же меня даже не видел ни разу!

“Шлю к вашим ногам все цветы Лоусона, что мне удалось добыть!” Теперь ясно, кто обеспечил львиную долю букетов. Лорд Розенкранц ухаживал за навязанной маменькой дамой с потрясающей щедростью. Вокруг меня стояли маргаритки, розы дюжины видов, тюльпаны и сирень, ромашки и даже цветущий лимон в кадке!

Угадать цветы от сира Дьюка было проще всего. Кто еще отправит юной девушке тринадцать букетов маслянисто-черного цвета?

Все это великолепие было великолепно, но пришлось потрудиться, чтобы проложить себе хотя бы узенькую дорожку до стола.

Из-под покрывала высунулась мордочка Эрмин.

— Эрмин, я ужасно тороплюсь, но я все знаю.

Она непонимающе повернула голову.

— Я знаю, что ты моя мама, — прошептала я и улыбнулась. — Спрячься, пожалуйста, пока никто не вошел. А я подопру дверь.

Эрмин выдохнула.

— Эрмин, мама, поговорим позже, сейчас мне нужно срочно проверить коробки.

В коробках, под крышкой лежали… конфеты! Свежие, шоколадные, покрытые кокосовой стружкой, битыми орехами, сладкой крошкой — каких только не было!

Глава 16. Часть 2. Дом, в котором я ни разу не была

Я облегченно выдохнула и потянула краешек поддона. Дорогой шоколад — не дешевая выпечка, его никогда не сваливают в кучу. Конфеты всегда кладут в отдельную выемку в листе толстой бумаги или картона. Если конфет много и коробка большая, такие листы складывают этажами друг на друга.

В моих коробках конфеты лежали только на самом верхнем “этаже”.

Ниже, прикрытые полупрозрачной бумагой, мягко засияли слитки золота и знакомо блеснул крошечный голубой топаз.

Я аккуратно переложила содержимое коробок под кровать, а конфеты вернула внутрь. Теперь уже не важно, заглянет туда кто-то или нет. Даже если кто-то и заметит, что конфет осталось на донышке, то что такого? Может посыльный продегустировал или в кондитерской не доложили? Или даритель пожалел?

Хотя, глядя на общее состояние комнаты, в последнее верится слабо. Вскрытое письмо от страстного обожателя я спрятала в маленький кармашек на платье и завершила вторую часть задуманного.

Аккуратно распаковала коробки с картинами. Надо же, лорд Розенкранц и тут выделился — прислал парадный портрет на коне и с крылатыми детьми, спускающимися с облаков. А ведь я просила любое полотно, подходящее по размеру. Если в конфеты еще мог кто-то сунуть нос, то смотреть на какого-то мужчину, которому художник наверняка здорово польстил? Увольте, я слишком долго занималась живописью, чтобы опасаться разоблачения по этому пункту.

Лис вставил в раму требуемого размера какой-то лесной пейзаж с полянкой и стаей маленьких лисят.

Сир Дьюк, понимая, что обратно он полотно не получит, прислал какой-то очень старый эскиз в синих тонах со смутными фигурами и полной луной. Очевидно передо мной то, что у вампира руки никак не доходили выбросить.

Полотна скоро перекочевали в мой тайник, а их место заняли портреты бабушки Лу и парные к ним рамки. Все с метками покупателей.

За дверью послышался голос Николя и служанки, дежурившей сегодня на втором этаже. Эрмин юркнула куда-то за подушку, а я поспешила вернуться обратно, в Факторию.

Только два летуна остались кружиться под потолком.

Оказывается, Ники не выдержал и лично выбрал самые пышные пионы в саду. Вот они, в вазе.

Вспомнилось, что отец тоже дарил маме цветы. Часто. У нее на столике всегда стоял свежий букет.

“Я ужасно ревную” — прошептал он. Надеюсь, что доверяет. И верит. Мама, например, никогда не допускала мысли, что отец нас бросил. Она не верила, что он погиб. Она верила, что он попал в беду, что ему нужна помощь, когда никто не верил. Нашла ли она его? Спасла ли?

Я не знаю. Но я знаю, что она никогда бы не позволила себе усомниться в отце и ревновать его к кому-то.

Но как же неожиданно приятно оказалось услышать это “Я ужасно ревную”!

Я закружила по комнате, позабыв, зачем вытащила свой дорожный сундук. Пискнула Эрмин, привлекая мое внимание.

— Да, ты права, — вздохнула я. — Нужно собираться. Уже смеркается, до рассвета нам нужно убраться отсюда как можно дальше.

Эрмин грустно вздохнула, сползая с наволочки. Через десять минут передо мной лежали цветастые шелковые чехлы с множества подушек, которыми была засыпана моя постель. В каждую полетели примерно поровну поделенные запасы топазов.

После, аккуратно и медленно, я сложила туда все золотые слитки. Эрмин критично осмотрела множество шелковых мешочков, которые я пихала под кровать, и одобрительно фыркнула.

— Да, мы с тобой будем очень обеспеченной семьей, Эрмин.

Эрмин довольно засопела.