Выпитое солнце

Продавец потянулся в напоясной сумке, расстегнул ее, но Октябрина уже взяла пакет с огурцами и убежала за поворот. Скрылась от сдачи за хлебным киоском. Покупатели соседних лавок смотрели на нее с интересом, но Октябрина не хотела смотреть на них в ответ. Раньше ее бы повеселил побег. В этот раз – только пугал. Весь мир, казалось, в миг перестал относиться к ней снисходительно, и за крепостью век просто так не спрятаться.

В шоппере на молнии уже валялись кабачки, сосиски, хлеб и бутылка зеленого энергетика. Сверху стояли пачки корма для попугаев, игрушечный попугайчик, который вешался на жердочку, кошачий сухой и влажный корма и кошачий мармелад. Рядом покоился заказ Галины Георгиевны – пачка макарон, молоко и творог. Иногда казалось, что женщина больше ничего и не ела. Зато зубы у нее хорошие – яблоки ела и не резала на дольки.

Октябрина кинула огурцы сверху, застегнула сумку и убрала карточку в нагрудный кармашек. Денег не так много, а них жить еще почти месяц. До отпускных.

– Девушка!

В какофонии разговоров, грохота упавших у кого-то ящика, споров, попыток торговаться, шума двигателей машин, обращение затерялось.

– Девушка, где тут крытый рынок?

Октябрина вздрогнула. Голос был ей знаком. Оборачиваться совсем не хотелось. Казалось, обернешься, увидишь белую рубашку, темные русые волосы, улыбку, которая говорит больше, чем слова, и провалишься сквозь землю.

– Вон там. Прямо, – сказала она и быстро пошла вперед. Шаги сзади, за ней следовали.

Рука коснулась ее плеча. Октябрина запуталась в ногах, оступилась, а рука удержала ее.

– Девушка, вам плохо?

Октябрина обернулась и за мгновение уже подготовилась увидеть знакомое лицо. Но перед ней, изумленный, стоял совершенно посторонний мужчина и смотрел на нее круглыми глазами.

– Вам плохо? За вами кто-то бежал? – спросил мужчина.

– Нет. Никто за мной не бежал! – задыхаясь, прошептала Октябрина. А потом повысила голос. – Вон, вон же ваш крытый рынок! Вон он, крыша. Там и рынок. Идите! Оставьте меня в покое!

Октябрина развернулась, рука незнакомца отпустила ее плечо. За спиной ее послышалось его недоумение, но Октябрина шла. Шла до тех пор, пока ноги не налились свинцом. Носки кроссовок зачерпнули пыли, ударились об асфальт, и в уголках глаз Октябрины защипали слезы. Весь день так.

Октябрина остановилась. Люди вокруг, казалось, собирались вокруг нее. Они смотрели на нее и видели ее позор. Пенсионеры, мамы с детьми, редкие мужчины. Они смотрели на ее старый свитер с котом, на потертые джинсы. Октябрина прикоснулась к холодной щеке. Пальцы ее были горячие и дрожали. Казалось, что от прикосновения к ледяной коже пойдет пар, словно раскаленный шампур прикасается к замороженному мясу. Эти же люди могли бы в другом случае видеть ее на первой полосе газеты в новой одежде, читали бы о ней. Они – такие же, как она, но были бы наблюдателями. А она бы уже не наблюдала. Она бы их не увидела, а они бы смогли смотреть на нее столько, сколько вздумается.

Шоппер был слишком тяжелый, хотя прежде она носила и два. Сумка тянула ее к асфальту. Еще хоть зернышко – и Октябрина развалится на земле, на виду у посторонних, и заплачет. Девушка поспешила прочь от запахов луж, земли и помидоров.

Октябрина не пошла на трамвайную остановку. Обычно она садилась на любой трамвай, занимала последнее место в вагоне и ехала, успокаивалась под мерные покачивания и поскрипывания вагона. Ехать до конечной, до кольца, не проспать, и иногда Октябрина, обняв сумки, засыпала. Сон в трамвае почти напоминал сон в поезде, и Октябрина часто улыбалась. Но когда кондуктор ее будила и просила выйти на конечной, девушка возвращалась в реальность. Улыбаться не хотелось.

Октябрина прошла мимо рыбного и хлебного магазина, позади остались девятиэтажки-прямоугольники и начались блочные пятиэтажки. Девушка свернула в один из дворов, прошла детскую площадку, очутилась в той части дворика, где росли высокие кусты и деревья. Настоящий лес в городе. В другом городе в похожем доме, в похожем дворе, построенном по советским расчетам так, чтобы дворы были одинакового размера, она жила с родителями. Казалось, поднимешь голову и увидишь маму, развешивающую белье на веревку на балконе. Но вместо мамы в белом пододеяльнике на чьем-то балконе Октябрина видела Арсения.

Это было нездорово, Октябрина понимала. Но всегда себе говорила:

– Медицинская нормальность мало что имеет общего с обычной реальностью. Мало ли, что они там напридумывали.