Выполнять и лукавить. Политические кампании поздней сталинской эпохи

• избеганию предписанного места (например, известные случаи переезда людей, знавших о своем предстоящем аресте, либо переход колхозных крестьян в статус рабочих, причем даже не покидая деревни);

• созданию неформальных связей, помогающих их участникам выжить (системы блата, неформальных связей, неформальной экономики и т. п.);

• притворству и обману, в особенности при навязывании властью определенной идентичности (сокрытие социального происхождения, смена фамилии, отказ от родственных отношений);

• использованию властных практик для достижения собственных, не предусмотренных властью целей (использование политических кампаний и партийных норм для построения карьеры, сведения счетов, восстановления семьи, корыстные интересы).

Классификация тактик де Серто носит, разумеется, умозрительный характер. Здесь она приводится как пример возможного анализа, но не как руководство к действию. Микроисторическое исследование скорее предполагает сначала находить тактики в жизни людей, а затем пытаться их классифицировать. Впрочем, и сам де Серто считал, что у «слабых» есть огромное количество способов действия.

На уровне конкретных исторических исследований эта методология наиболее ярко воплотилась в трудах А. Людтке. В основе его Alltagsgechichte (истории повседневности) лежит утверждение: «…реконструкция повседневных практик совершенно отчетливо показала, что тотального контроля нацистской власти над германским обществом не существовало. Даже в самых сложных ситуациях у людей имелся выбор»[183]. Людтке говорит о существовании «своеволия» или «своенравного упрямства», что трактуется «как отстаивание работником определенной автономии на своем рабочем месте… работники тем или иным путем стремились находить ниши в заводских порядках, чтобы “не мытьем, так катаньем”, а если надо – то и путем… “валяния дурака”, своевольно и упрямо утверждать собственное гордое и своенравное “я”»[184].

Таким образом, работы де Серто позволяют увидеть в политических кампаниях ту глубину, которая ускользает в простой обличительной логике тоталитаризма. Но учитывая, что его теория создавалась совсем по другому поводу, следует ее дополнить еще некоторыми замечаниями.

Прежде всего, не надо абсолютизировать способность людей противостоять воздействию власти, особенно в изучаемую эпоху. Не факт, что применяемые уловки всегда оказывались успешными, и не факт, что все без исключения жители Советской России ими пользовались. Напомним, речь в этой главе идет о методологическом аппарате исследования, но не о выводах. Сама возможность еще не означает ее реализации.

Далее, отождествление «стратегий» с действиями власти есть скорее абстракция, нежели реальность. Возвращаясь к метафоре трехэтажного дома, где верхний этаж представляет собой мир идеального, сконструированного по лозунгам и художественным произведениям бытия, необходимо признать: в сталинскую эпоху все социальные группы, в том числе непосредственно осуществлявшие власть (номенклатура и органы НКВД-МГБ), сами оказывались в роли определяемых и идентифицируемых «слабых», хотя и в разной степени. Поэтому можно говорить о тактических практиках не только применительно к «простым гражданам», но в не меньшей степени и к привилегированным слоям населения.

И последнее. В отличие от де Серто, создававшего теорию и строившего свои рассуждения на основании личных наблюдений и аналитических процедур, историк лишен возможности «глубокого исследования» своих персонажей, но должен описывать частные случаи. Он не может расспросить людей, о которых пишет, не может за ними пронаблюдать, добыть дополнительные документы, погрузиться в их повседневность. Чаще всего историк имеет дело с обрывочными сведениями и формальными документами, такими как протоколы собраний, письма в газету или в партийные органы, следственные дела, созданными не для удобства их изучения, а в логике бытовавших в то время практик. Это создает множество дополнительных трудностей при интерпретации истинных мотивов поведения людей. Большой удачей является обнаружение эго-документов, в особенности дневников, позволяющих понять не только канву событий, но и личное, не предназначенное для публичного воспроизводства, мнение, но такое случается не часто. Гораздо чаще приходится воздерживаться от искушения «полного объяснения» в пользу научной добросовестности, ограничиваясь простым указанием: «мы этого знать не можем».

Глава 3. Социально-экономическая ситуация и повседневность молотовской области в послевоенные годы