Выпусти птицу!

Былых возлюбленных на свете нет.

Их дубликаты –

как домик убранный,

Где они жили немного лет.

Вас встретят лаем собачка белая,

и расположенные на холме

две рощи – правая,

а позже левая –

повторят лай про себя во мгле.

Два эха в рощах живут раздельные,

как будто в стереоколонках

двух.

Все, что ты сделаешь,

что я наделаю, –

они разносят по свету вслух.

А в доме эхо уронит чашку,

ложное эхо предложит чай,

ложное эхо оставит на ночь,

когда ей надо бы закричать:

«Не возвращайся ко мне, возлюбленный.

Мы были раньше. Меня здесь нет,

две изумительные изюминки

хоть и расправятся тебе в ответ…»

А завтра вечером, на поезд следуя,

вы в речку выбросите ключи.

И роща правая, и роща левая

вам вашим голосом прокричит:

«Не оставляйте своих возлюбленных!

Былых возлюбленных на свете нет…»

Но вы не выслушаете совет.

Выпусти птицу!

Что с тобой, крашеная, послушай?

Модная прима с прядью плакучей,

бросишь купюру –

выпустишь птицу.

Так что прыщами пошла продавщица.

Деньги на ветер, синь шебутная!

Как щебетала в клетке из тиса

та аметистовая

четвертная –

«Выпусти птицу!»

Ты оскорбляешь труд птицелова,

месячный заработок свой горький

и «Геометрию» Киселева,

ставшую рыночною оберткой.

Птица тебя не поймет и не вспомнит,

люд сматерится,

будет обед твой – булочка в полдник,

ты понимаешь? Выпусти птицу!

Птице пора за моря вероломные,

пусты лимонные филармонии,

Пусть не себя –

из неволи и сытости

выпусти, выпусти…

Не понимаю, но обожаю

бабскую выходку на базаре.

«Ты дефективная, что ли, деваха?

Дура – де-юре, чудо – де-факто!»

Как ты ждала ее, красотулю!

Вымыла и горнице половицы.

Ах, не латунную, а золотую!..

Не залетела. Выпусти птицу!

Мы третьи сутки с тобою в раздоре,

чтоб разрядиться,

выпусти сладкую пленницу горя,

выпусти птицу!

В руки синица – скучная сказка,

в небо синицу!

Дело отлова – доля мужская,

женская доля – выпустить птицу…

…Наманикюренная десница,

словно крыло самолетное снизу,

в огненных знаках

над рынком струится,

выпустив птицу.

Да и была ль она, вестница чудная?..

Вспыхнет на шляпе вместо гостинца,

пятнышко едкое и жемчужное –

память о птице.

У озера

Прибегала в мой быт холостой,

задувала свечу, как служанка.

Было бешено хорошо,

и задуматься было ужасно!..

Я проснусь и промолвлю: «Да здррра-

вствует бодрая температура!»

И на высохших после дождя

громких джинсах – налет перламутра.

Спрыгну в сад и окно притворю,

чтобы бритва тебе не жужжала.

Шнур протянется в спальню твою.

Дело близилось к сентябрю.

И задуматься было ужасно,

что свобода пуста, как труба,

что любовь – это самодержавье.

Моя шумная жизнь без тебя

не имеет уже содержанья.

Ощущение это прошло,

прошуршавши по саду ужами…

Несказаемо хорошо!

А задуматься – было ужасно.

Сон

Мы снова встретились. И нас

везла машина грузовая.

Влюбились мы – в который раз!

Но ты меня не узнавала.

Меня ты привела домой.

Любила и любовь давала.

Мы годы прожили с тобой.

Но ты меня не узнавала!

Старая фотография

Нигилисточка, моя прапракузиночка!

Ждут жандармы у крыльца

на вороных.

Только вздрагивал,

как белая кувшиночка,

гимназический стоячий воротник.

Страшно мне за эти лилии лесные,

и коса, такая спелая коса!

Не готова к революции Россия.

Дурочка, разуй глаза.

«Я – готова, отвечаешь, –

это – главное…»

А когда через столетие пройду,

будто шейки гимназисток

обезглавленных,

вздрогнут белые кувшинки на пруду.

Разговор с эпиграфом

Александр Сергеевич, разрешите

представиться.

Маяковский

Владимир Владимирович,

разрешите представиться!

Я занимаюсь биологией стиха.

Есть роли

более

пьедестальные,

но кому-то надо за истопника…

У нас, поэтов, дел по горло,

кто занят садом,

кто содокладом.

Другие, как страусы,

прячут головы,

отсюда смотрят и мыслят задом.

Среди идиотств, суеты, наветов

поэт одиозен, порой смешон –

пока не требует

поэта

к священной жертве

Стадион!

И когда мы выходим на стадионы в Томске

или на рижские Лужники,

вас понимающие потомки

тянутся к завтрашним

сквозь стихи.

Колоссальнейшая эпоха!

Ходят на поэзию, как в душ Шарко.

Даже герои поэмы

«Плохо!»

требуют сложить о них «Хорошо!».

Вы ушли,

понимаемы процентов на десять.

Оставались Асеев и Пастернак.

Но мы не уйдем –

как бы кто ни надеялся! –

мы будем драться за молодняк.

Как я тоскую о поэтическом сыне

класса «Ан» и 707-«Боинга»…

Мы научили

свистать

пол-России.

Дай одного

соловья-разбойника!..

И когда этот случай счастливый

представится,

отобью телеграммку,

обкусав заусенцы:

«Владимир Владимирович,

разрешите преставиться.

Вознесенский».

Диалог обывателя и поэта о Научно-технической революции

О: «Моя бабушка – староверка,

но она –

Научно-техническая революционерка.

Кормит гормонами кабана.

Научно-технические коровы

следят за Харламовым и Петровым,

и, прикрываясь ночным покровом,

Сексуал-революционерка

Сударкина,

в сердце,

как в трусики безразмерки,

умещающая полнаселения мужского,

подрывает основы

семьи,

личной собственности

и государства.

Посыпай капусту дустом,

не найдешь детей в капусте!

Наш мозг загружен на десять процентов.

Перспективы беспрецедентны,

когда торжествующе

вступит в работу

на сто процентов мозг идиота!

Душой замерев, как на лыжном трамплине!