Вырезанный живот. Мгновенный человек

Люди никогда не понимали, за что их, людей, ненавидят, в чем они не правы. Как это мило: никому ничего не понятно. Их же много — и этим все сказано. Подписи научились ставить, голосуют. Живут вполне нормальной жизнью, почти как на Западе. Им плевать на Дракулу, им плевать на Костю и Женю — что скрывает эта история. Деревня еще при их жизни была названа их именами: Костюженами. Медики и пациенты больницы, местные крестьяне, затем колхозники являлись гостями в их доме. Это был их терем, это была их земля. В Кишиневе, когда хотели в шутку или не в шутку уязвить кого-то, говорили: «Смотри, отправишься в гости к Костику и Женечке, поспишь с ними в одной постельке…» Так или в таком духе говорили все. Они — это все. Они знают о себе, что они хороши. Мы хороши, нам хорошо, нас много. Нас много — поэтому мы хороши. Нас много — поэтому мы правы. В чем мы не правы — мы хотим знать?! — спрашивают они. Хотят знать. Не могут понять, за что их так ненавидят. За что их так ненавидел Гитлер, Бетховен, Андерсен, Чехов, Иисус Христос. И не поймут никогда. Они думают, что их все любили: что их Иисус Христос любил, Андерсен любил, Гитлер любил. Как же нас не любить! Медведев нас любит. Медведев? Медведев — где-то я слышал эту фамилию. Не буду никого спрашивать. Не то они станут искать ответ на этот вопрос. Но так никогда не поймут, чем же они не хороши. Ненависть к ним не доставляет мне огорчений. Никаких эмоций: я их тихо ненавижу. И поплевываю на свои чувства. Незачем развлекаться своей ненавистью: ненавидеть общественность и получать от этого удовольствие. По их мнению, Костя и Женя заблуждались, не слушались, видели и слышали нехорошие галлюцинации, провели всю жизнь до самой смерти в сумасшедшем доме. Это было во времена Дракулы. К тому, что я сказал, мне больше нечего добавить. Хотя хочется иногда встать на сторону общественности. Меня не оставляет мысль, что в чем-то эти дети были не правы. Во времена Дракулы в тех местах появились такие галлюцинации. Дети стали предаваться этим галлюцинациям, стали дружить с этим Дракулой, как мой врач-психиатр стал дружить с водкой. Возникла такая потребность: узнать, в чем же эти дети были не правы. Что же такое видели и слышали эти дети? Ответом на этот вопрос может стать ответ на другой вопрос: в чем же мы нехороши? Мы никогда не сможем дать ответа. По причине того, что мы не можем дать ответа — чем же мы нехороши — мы исчезнем с позором.

Дети получили от графа Дракулы наследство; он послал за ними, когда им не было и пяти лет. Господство Дракулы, солнце светит, в речке купаться можно — что не так?

Люди никогда не поймут: чем же они нехороши. Поэтому они вымрут. Общественность, обязательно, вымрет. Она это знает. Поэтому так интересуется этими несчастными сумасшедшими детьми: что же они там видели, что они слышали в своих галлюцинациях. Когда мы интересуемся тем, что видели и слышали Костя и Женя, мы тем самым проявляем общественный интерес. Если кто-то интересуется тем же, что я — мне все равно. Пусть интересуется. Для меня существуют исключительно мой интерес, моя корысть. Вот, вернулись к Достоевскому.

Мысли Достоевского мне мешают; он стремится навязать мне свою точку зрения. Навязчиво предлагает обменяться мнениями. Я говорю: не надо, мое мнение меня вполне устраивает. Хотя если он скажет мне что-то об этих детях, о Косте и Жене — я его послушаю. Но он говорит только то, что я знаю без него, только много говорит. Очень много говорит. Общественность должна умереть, как умирали в течение всей своей длинной бесконечной жизни Костя и Женя в стенах своего детского сумасшедшего дома. Некогда он принадлежал только им. В их дом вошли толпы других людей, но они вели себя как настоящие аристократы, кем, собственно, являлись по крови и духу — терпели, терпели всю жизнь. Думаю, они сознавали, за что им такое наказание: оказаться сумасшедшими среди сумасшедших в своем собственном доме. Страшные озарения детей — видимо, очень схожие с видениями самого графа Дракулы — шли в разрез с некими законами общества, но не как с законами общества, а как с законами физики. Не то чтобы в разрез с общественным мнением — это были видения самой общественности. Они обнаружили эту самую общественность — что же это за данность, что это за гидра многоголовая. И общественность вошла в их плоть, стала пить их кровь. Костя и Женя никогда не оставались наедине, они жили в переполненных грязных палатах вместе с десятками других больных людей. Их плоть и кровь сделали общественным достоянием; их заставили вести общественную жизнь.