Вырождение. Современные французы

В 1892 году Нордау познакомился с Теодором Херцлем и, восприняв от того идею о создании независимого еврейского государства, с 1896 года стал активным участником сионистского движения. На 1-м сионистском конгрессе в Базеле в августе 1897 года он был избран вице-председателем, выступил с программной речью о положении евреев в европейских странах, возникшем в результате их «политической эмансипации», и о неоднозначных следствиях отказа от психологии обитателя гетто, в прошлом являвшегося в не меньшей степени «убежищем» и местом «культивирования еврейской общности», чем «темницей». Как вице-председатель Нордау продолжал выступать с докладами и на последующих ежегодных конгрессах. Он был взволнован новой волной антисемитизма, поднявшейся во Франции в связи с «делом Дрейфуса» и показавшей, как ему казалось, иллюзорность надежд еврейства на ассимиляцию. Нордау страстно верил в возрождение еврейского народа на национально-экономическом основании (религиозная идея иудейского мессианизма была ему чужда), но после смерти Херцля в 1904 году прервал отношения с теми практиками сионизма, которые выступали за колонизацию Палестины без гарантий политической независимости.

Около 1911 года Нордау отошел от активной деятельности, хотя некоторое время продолжал выпускать брошюры: «Биология этики» (1916), «Трагедия ассимиляции» (1920). Он скончался в Париже 22 января 1923 года. Посмертно по-французски была опубликована книга его «Воспоминаний» (1928).

Из всех сочинений Нордау наибольшей известностью пользовалось «Вырождение». Резонанс книги был вызван различными обстоятельствами. Во-первых, она поражала еще сравнительно викторианских читателей «откровенностью» и «жестоким морализмом» своей медико-исторической философии. Во-вторых, в ней, хотя и в разоблачительном ключе, но обстоятельно и в форме доступного «фельетона» говорилось о творчестве тех (Ибсен, Золя, Ницше), кто сравнительно недавно был практически неизвестен, а теперь, вызывая то восторги, то проклятия, начинал приобретать ореол новых «законодателей моды». Наконец, «Вырождение» по замыслу автора было адресовано массовому читателю, и это делало Нордау своеобразным народником и защитником культурного «здравого смысла».

Если же отвлечься от непосредственного содержания книги, то можно увидеть, что форма рассмотренных в ней вопросов касалась материй, которые со времен выхода в свет контовского «Курса позитивной философии», а затем и «Происхождения видов» Ч. Дарвина постоянно находилась в поле зрения Дж. С. Милля, Г. Спенсера, И. Тэна, К. Бернара, Э. Золя и других знаменитых сторонников феноменально-функционального и натуралистического видения мира в его «сцеплениях» и «переходах». Теории «конца метафизического этапа эволюции», «приспособления к среде», «экспериментальной медицины», «научности метода», человека как скрещения «расы, среды и момента» и т. д. по-разному делали литературу звеном науки об обществе и рассматривали ее в рамках принципиально утилитарного вопроса о том, каким должно быть назначение искусства и художника с позиции общественной пользы и в ситуации постоянной изменчивости форм исторического сознания.

Как несложно убедиться, Нордау сполна разделяет поклонение «шестидесятников» (разумеется, XIX века) перед эволюцией и ее безличными движущими силами и таким образом включается в обсуждение основного культурологического конфликта XIX века — конфликта между позитивизмом как ведущей философией научного знания, с одной стороны, и романтизмом как философией абсолютной свободы творчества — с другой. Однако в качестве еще одного позитивиста, антиромантика, адепта «эволюционной эстетики» (так называется глава в его книге «Парадоксы») и оптимистически настроенного социального реформиста, благоговейно относящегося к «органическим» основам существования, Нордау едва ли добился бы известности. Подлинная причина его успеха не столько в нашедшем отклик опровержении «культа героев» Т. Карлейля, романтической историографии Ж. Мишле, эстетизма Дж. Раскина или неоромантической апологии «модерности» (предпринятой Г. Брандесом), сколько в стремлении обновить, казалось бы, уже исчерпавший себя к 1890-м годам позитивистский потенциал.

Основная находка Нордау — в броском социологическом использовании понятий, заимствованных из бурно развивавшейся медицины и психиатрии. Позитивизм середины века в силу своего сильного биологического крена был недостаточно антропологичен, а его механистический метод переноса закономерностей внешней среды на человеческое сознание лишал, скажем, теорию наследственности какой бы то ни было психологичности. Из трудов европейских научных авторитетов (Р. Вирхов, Р. Крафт-Эбинг, Б. Морель, А. Бине и др.), которые стремились изучать психическое, и в том числе бессознательное, методами точных наук, наибольший авторитет для Нордау представляли работы Чезаре Ломброзо.