Выше нас — одно море

Она произнесла эти слова спокойно и привычно, видно, тысячи раз читала и перечитывала пришедшие на сыновей похоронные, и слова эти, страшные в своем скорбном пафосе, стали давно уже неотъемлемой частью ее дум и ее жизни.

Я молчал, а Нефедовна вздохнула и сказала:

— Ну, да что там говорить. Давно это было, и все уже перегорело в душе-то. А нет-нет, да и всплакну иногда. Теперь, правда, реже это случается. Постарела, да и хочешь не хочешь, а жить надо. Куда денешься?

И тем же ровным и спокойным голосом она продолжала:

— А ты не боись наших-то. У нас народ без баловства. Все у всех на виду. Труженики. Ходи смело, приходи к себе в комнату когда вздумаешь, милости просим. Дверей мы не запираем ни днем, ни ночью. Так уж у нас испокон водится. Живем дружно. Конечно, случается, что мужики, как с моря придут, пошумят по пьяному делу. Только тем все и кончается, сами порядок наводят промеж себя. Да и милиции тут нету ведь.

Весь вечер мы просидели с Нефедовной. Старушка, видимо, прониклась ко мне доверием — все говорила и говорила…

Когда я проснулся утром и вышел в просторные теплые сени умываться, Нефедовна поздоровалась и сказала:

— Завтрак готов, сынок. Умоешься, так приходи, я мигом соберу.

Она принесла и поставила на стол сковородку с жареной рыбой.

Я попробовал и зачмокал от удовольствия — рыба была удивительно вкусная и нежная.

— Это палтус, — уверенно произнес я. — Недаром зовут его царь-рыба.

Нефедовна рассмеялась:

— А вот и нет! Самая обыкновенная наша камбала.

— Камбала такой вкусной не бывает. Я же знаю.

— Ничего ты не знаешь, сынок. Ты камбалу небось все соленую едал. А это свеженькая камбала, прямо с моря — и на сковородку, на собственном жиру готовится. Морская курятина — вот как у нас зовут камбалу. А ты — «палтус»! Палтус хорош в ухе да копченый. А так вот, поджарить чтоб, лучше камбалки и нет рыбы: ни костей в ней нет, и жирна в меру, и мясо нежное.

День был солнечный. Я медленно шел по единственной улице.

Окна домов были растворены, но людей нигде не было.

— Эй, журналист!

Я обернулся и увидел в окне вчерашнюю рулевую, Марию. Она пригласила зайти.

Я поднялся на высокий порожек и вошел в просторную избу. Девочка лет трех, игравшая на полу в куклы, испуганно подбежала к Марии, цепко ухватилась за ее юбку и, засунув в рот палец, во все глаза уставилась на меня.

— Не бойся, глупенькая, — Мария ласково погладила ее по головке. — Дядя хороший, он не обижает детей, не бойся.

Девочка плотнее прижалась к матери и поглубже засунула палец в рот.

— Проходите, садитесь, — пригласила Мария, и я прошел к столу, на котором стоял большой письменный прибор, лежали подушечки для печатей, коробка скрепок и папки с бумагами.

Мария заметила мой взгляд и пояснила:

— Это все канцелярские дела поселкового Совета. Я тут уже восьмой год председательствую, вот и приходится возиться с бумагами да с печатью, закон блюсти.

Я достал из кармана командировочное удостоверение и протянул Марии:

— Отметочку сделайте, раз уж к вам попал.

Мария внимательно прочитала удостоверение, поставила печать и записала что-то в книгу.

— Ну вот, теперь ты законный житель в нашем поселке.

— А где народ? Никого на улице не видно, — полюбопытствовал я.

— А на берегу. Сети чинят. Я тоже сейчас туда иду. У нас одна забота — сети чинить, маты для сейнера плести, а то и кранцы делать. Мы все тут умеем, хоть и бабы.

— Мне бы хотелось познакомиться с семьей капитана Богданова, — нерешительно сказал я.

— А чего ж! Вот на берегу и познакомишься с его жинкой и домой зайдешь, сынка ихнего посмотришь. — Мария усмехнулась.

Я не понял причину ее усмешки, но расспрашивать не стал…

Пологий каменистый берег был утыкан кольями. Навешанные на них сети хлопали и вздувались под ветром. Женщины и дети штопали порванные ячеи сетей, орудуя большими деревянными иглами.

— А вот и супруга Якова Антоновича, Елизавета Васильевна. Прошу любить и жаловать. — Мария остановилась перед невысокой молодой женщиной.

Обветренное лицо Елизаветы Васильевны с добрыми и доверчивыми серыми глазами было красиво той неяркой русской красотой, которая, не обжигая, надолго запоминается. Жена Богданова казалась несколько полноватой для своего роста, но движения ее были легки и быстры.

— Здравствуйте, — спокойно ответила она на мое приветствие и вопросительно взглянула на Марию.

— Да вот, прибыл к твоему Якову. Интервью брать.

— Ужас! Опять! Мало вам одного, что ли, раза? — недовольно проговорила Елизавета Васильевна.

— А в чем все-таки дело? — спросил встревоженно я. — Что произошло в прошлый раз?

— Будто не знаете. — Елизавета Васильевна строго взглянула на меня. — Яков вам в газету письмо писал, да вы побоялись его напечатать.

— Честное слово, я ничего не знаю о письме, — растерялся я. — Я недавно в газете работаю.