Выше свободы

"Вы, я думаю, многое перезабыли, что учили в школе", - говорю одной крестьянке, похвальный лист которой на стене свидетельствовал об отличных успехах. "Если бы забыла, - ответила она обиженно, - то не получила бы монополию". Вот применение грамотности в деревне. Мечта просвещенного крестьянина - получить монополию, то есть место сидельца в казенной винной лавке. Обыкновенно это место получают кулаки или жены кулаков с хорошими свидетельствами из школы. На вопрос: читаете ли вы? что вы читаете? - все крестьяне, которых я спрашивал, отвечали: когда нам читать? да и что читать? Ответ вдвойне скверный. Стало быть, не только не читают, но и не имеют в этом ни малейшей потребности. Время для действительной потребности всегда нашлось бы. Еще в московскую эпоху, когда народ был грамотнее, чем теперь, су* шествовала народная литература, и раскольники, например, до сих пор еще находят в ней что читать. Пониженный интерес к чтению - один из важных признаков одичания. Чтобы быть точным, скажу, что в одной избе я заметил разрозненный том романа некоего Гейнце и том Достоевского в приложениях "Нивы". Во время революции газеты кричали, что народ до такой степени умирает от жажды просвещения, что каждый газетный лист, выброшенный из окна вагона, крестьяне разрывают на части. Правда, разрывают, но едва ли от жажды просвещения. Парни крутят из газет цигарки, бабы пекут на левых газетах (и даже на прокламациях) пироги. Теперь, проезжая по глухим трущобам, я все богатые избы видел оклеенными внутри газетами. Все наши петербургские "злобы дня" забавно кричат со стен и потолков деревенских изб. Карикатуру на г. Потапенка я видел в шести разных местах избы. Ясно, что еврейские газеты даже не выписывались и не читались, а покупались в виде макулатуры - не ради текста, а ради полезных свойств бумаги. Нельзя понять оклейку газетами изб иначе, как признак глубокого равнодушия народа к печати. Если в небольшом числе крестьяне выписывают газеты, то самые дешевые, то есть самые плохие. Надо заметить кстати, что еврейские газеты находят откуда-то средства рекламировать себя в провинции. На всех мелких станциях даже казенных железных дорог вы встретите объявления радикальных газет, иногда уже давно прекратившихся.

Усиленно идет до сих пор по деревням разброска прокламаций революционного содержания. По словам одного священника, он в прошлом году ехал между двумя большими селами, и на расстоянии двадцати верст его возница, деревенский парень, набрал пук прокламаций, которыми потом оклеил избу. При этом священник мне, петербуржцу, рассказал даже содержание некоторых прокламаций, о которых я и не слыхивал. Что же, - спрашиваю священника, - действуют эти воззвания на крестьян? - И действуют, и нет, смотря по тому, в какие попадают руки. Наш приход глухой и бедный. Тут стоял когда-то монастырь, давно закрытый, но все-таки в народе осталось некоторое тяготение к храму и старые понятия. Но есть, конечно, дураки, которых свихнуть нетрудно. Есть, например, тут мужик в деревне - старый и благочестивый. Прочитал он прокламацию в виде письма к государю и смутился: "Невож взабыль (неужто правда) царь перевел казну к англичанке? спрашивает. - Невож взабыль хочет Россию оставить?" Так - с истинно еврейскою добросовестностью - революционеры объяснили народу теперешние визиты государя к соседним дворам. Говорю мужику: "Старый ты человек, Ефрем, и Бога боишься - как же ты мог поверить такой глупости? Как же тебе не стыдно задавать мне такие вопросы?" "Да я не ведаю, - говорит, - в газетине прочитал, стало быть, смекаю, правда". Как видите, смута идет и просачивается вглубь. Старики еще упорны, - а на парней эти бумажные поджоги действуют, и на иных - решительно. У нас, повторяю, народ крепче в религиозном отношении, но и у меня в приходе есть парни, которые прямо в глаза говорят: "Бога нет, попов не надо". Церкви всюду пустуют. Я еще борюсь с этим, но трудно бороться. У нас революция прошла почти незаметно, были, правда, кое-где забастовки, но там, где исстари школы велись подозрительными учителями. Большинство деревенское не то не расчухало революции, не то не поверило ей. Но и у нас революция чрезвычайно сильно пошатнула умы. Старики еще ничего, но молодежь огрубела страшно. Если собираются к церкви, то ради девок, да вот чтобы подраться. Драчливость развилась ужасающая, и непременно до ножей, до увечий. В старину, как, может, помните, - орудовали кулаками, редко - кольями. Теперь у всех ножи, у парней - револьверы...

- Неужели револьверы? - переспросил я, изумленный "прогрессом" родной сторонки.

- У многих, - подтвердил священник. - Откуда берут они - не могу вам сказать. Должно быть, заграничные.

Чаще - дешевенькие, но есть и браунинги. Соберутся это парни и начинают стрелять. У нас в погосте была старинная ярмарка, но в последнее время она превратилась в безобразие, и я просил перевести ее. Парни как-то начали драться - и ну стрелять из револьверов.

- И убивают друг друга?