Вышел месяц из тумана

С этой минуты и до самого момента завершения работы вдохновение уже совсем не покидало А.И. Он и к Таисьиному палисаду перестал делать круг, и почту в том месяце разносил, все путая,– домой спешил. Работал до рассвета. А по утрам видел кошмары и наваждения. Иной сон и начинался в бестревожных голубовато-желтых тонах, среди чудесных, сменяющих друг друга небесных явлений, но в конце концов он непременно оказывался на сцене – весь измазанный сажей. И тут-то выяснялось, что небесные явления – всего только декорации и что Отелло в антракте пропал, а потому весь зал и артисты смотрят на него в немом ожидании. И бежать некуда, а слов он не знал, но куда больше давил его страх не рассчитать силы и в самом деле задушить Дездемону. И тогда он бросался к волынщику и начинал душить козу, а она все равно кричала тоненьким женским голоском. Кончался этот сон по-разному… В то незабвенное утро, когда А.И. проснулся на полу, разгневанные работники театра бросились на него, чтобы спасти волынку. Каждый тянул инструмент на себя. Сначала лопнули мехи, потом хрустнула игровая трубка… А потом он увидел над собой лицо мамаши:

– Чего орешь?

Думал, она наклонилась к нему,– нет. Думал, на колени встала,– нет. Выходит, что же это она – во весь рост?

– Мамаша, я проснулся?

– Проснулся.

– А вы почему маленькая такая?

– Заметил-таки!

– Мамаша! В вас ведь и метра не будет!

– Ну метр, положим, будет. Утром мерилась – метр двадцать было.

– Мамаша, щипните меня! Нет, шилко вон лежит. Лучше шилком!

– Не ори. Без тебя тошно.

– Это что же – болезнь такая? Вы к врачу ходили?

– Метр сорок девять во мне еще было – пошла.

– Ну?!

– Врачиха-то новая. Месяц с меня анализы снимала – здоровье, говорит, как у молоденькой. А во мне к тому времени уж метр сорок осталось! Я говорю: неужели разницы не видите? А она говорит: если кажется всякое, могу к психиатру направление дать, климакс – все бывает.

– И такое?! Такое тоже?

– Послал бог недоумка.

– Я вас просил, мамаша.

– Симптомов нет – выходит, и болезни нет! Против науки не попрешь.

– Мамаша, мне страшно!

– Сейчас – что? Вот, думаю, к осени…

– А что к осени? Не молчите – ну?

– Разнюнился, балбешечка. И на кого тебя оставлю?

– А вы не оставляйте.

– Сморкайся,– вдруг больно за нос схватила, туда-сюда помотала и обратно платок за пазуху сунула.– Теперь запоминай. Светка, как смекнет, что нет меня – Дуська же ей напишет, что мамаши твоей давно не видать,– сразу за кольцом бабкиным явится. Она сюда сколько лет носа не казала?

– Так с тех пор, как вы ее в раздевалке с физруком застукали.

– Ну, застукать не успела. А подозрений по сей день не сниму!

– Хороший был физрук. Хоть на протезе, а в волейбол с нами играл. Даже плакали некоторые, когда он увольнялся.

– Светке – шиш. Понял?

– Это нетрудно понять, а…

– За Светкой дядя твой явится. Мужик он глупый, нежадный, а жена – волчица. Все одно тебя облапошит. Так ты что ей отдашь, у дядьки в двойном размере обратно проси. И главное: на Таиське жениться не смей! Оттуда прокляну! Я с Кондратьевной договорилась.

– О чем?

– Она на тебя согласна.

– Беззубая ведь она.

– На меньше объест.

– И глухая!

– Очень надо ей слушать, как ты дудки с утра до ночи строишь! Чистенькая она и бездетная. Но сначала убедись, что меня уже точно нет – вовсе.

– А-а-а…

– Не вой! Все понял?

– Все-о!

Только тут припомнил А.И., что уж месяц скоро, как не выходит мамаша из дома. Еду ему покупать велит. А ему по пути – вот он и не заметил особо. Людям сказала говорить, что уехала к тетке в Кандалакшу, и вдруг заболела тетка, и не на кого ее сбыть. Он и говорил, ему это тоже нетрудно было. А оказалось – вот что!

Вдоволь они в то утро поплакали. А уж Чукча, душа, вовсю рядышком наскулилась. И что особенно-то сердце рвало – мамаша теперь с нею и не спорила. Солнце уже до буфета добралось – зайчики из него в глаза запрыгали, а они так и сидели на половичке, в кучу сбившись. Будто полярники на льдине, будто необоримым течением их несло прочь от людей и спасения. И вдруг счастливая мысль в голову пришла! На колени А.И. усадил мамашу, к себе прижал:

– А ну дыхни на меня – ну! Была бы заразная у тебя болезнь, роднуля, дуся!– И чтоб гребенка не мешала по головке ее гладить, гребенку вынул и седые куделечки расчесывать стал: до того они нежные оказались – как у младенца.– Не прячь личико – дыхни! И я тоже маленьким сделаюсь. Летом с мальчишками мяч погоняю – ну, на прощание. А по осени заживем мы с тобой, как букашечки, на нашей гераньке. Зелено, солнце за окном. Ты да я – чего еще желать?

– А кинутся: пусто! И поселят черт те кого! А жильцы гераньку с нами – и на помойку!

– Ой, мамаша, я и не подумал.

– Круглый ты…

– Вы опять!

– Сирота круглый!

– Мамаша! Не оставляйте меня! Лучшая, добрейшая в мире мамаша!

– Прежде надо было меня любить. Прежде!

Так и начали друг за другом сбываться прозорливые мамашины слова.

2

А только странная вещь – счастье. Сразу никогда себя не даст различить.