Вышел месяц из тумана

В часы первого смятенья, когда новая работа еще ускользала от зрения и ума, когда неостановимое предчувствие будущих совершенств не утешало, а, напротив, безжалостно било по нервам, А.И. мог день до вечера тупо слоняться по углам, часто и жадно обедать, а то еще забраться под теплый душ и тихо всхлипывать от наплыва бессмысленных переживаний. После чего он вообще переставал различать дозволенное и невозможное. Поэтому, должно быть, и в тот четверг, выйдя из ванной в самый разгар хоккейной баталии, он взял и заслонил собой телевизионный экран, намереваясь чмокнуть мамашу в седую прядку. А когда отпихнула его (несильно, не как бывало – откуда ей было теперь силы взять?– а он и опять не заметил ничего!), в кухню пошел. И потому ли, что свет зажигать не хотелось, «Темную ночь» на жалейке затянул. Конечно, Чукча следом прицокала. И в том месте, где на словах про детскую кроватку говорится, к ногам теплым тельцем прижалась:

– А-ау-ав!

А мамаша как закричит:

– Рано! Рано отпеваете!– И ярким светом их, как водою, облила.– Потерпите. Теперь недолго.

– Любите же вы, мамаша, сердце рвать.

– Собака хоть на столе жить будет – блох выкусывать. Неужели плохо?

– Похоже, гол там забили – свистят.

– Скоро искать, звать будешь – да поздно!

Чукча, уже было смолкнувшая, вдруг всхлипнула еще разок, хвост в ноги вжала – в чулан пошла.

– Думаешь, и тебе без меня хорошо будет?– очень обиделась на ее уход мамаша.– Думаешь, он тебя накормит?

– Вы, мамаша, так всегда говорите.

– Ждать уже мочи нет?

– Это из чего вы взяли?

– Так если тебе собака лучше матери? Тебе дудки деревянные лучше матери!

– Неужели я прошлым летом своих чувств к вам не доказал?

– Это когда старуха припадочная тебя расписываться звала?

– Болезнь всякого настичь может. А по годам Таисья вас куда младше!

– А чего ж это Колька ее с тобой в одном классе учился?

– Будто вы не знаете, какая с ней беда случилась на заре жизни?

– Одно знаю: переживет она меня!

– И такое случиться может.

– Ты за что же мать родную так не любишь?

– Зачем вы плачете?

– Был бы хоть кому нужен в целом свете!

– Никому я не нужен. Перестаньте, ма-а…

– А ты, дурак, зачем носом хлюпаешь?

– Мне вас вдруг жалко стало.

– С чего бы это?

– А вдруг я вас раньше умру – вас такую кто терпеть станет?

– От меня мужья не к другим уходили – бог прибирал.

– Я и говорю: вслед за ними кому охота?

– Мне! Мне, убийца! Родной матери убийца!

После, уже всего после, каждое мамашино слово припомнил А.И.– будто в зеркало глядела. Но так нелепо человек устроен: пока не сбудется предсказанье – живешь, словно и не было его. А когда уже поздно исправить что-либо, когда делать уже нечего – только вспоминай и сопоставляй,– тут и начинаешь диву даваться: эк все наперед было ясно сказано!

Сразу как басовые трубки были готовы, Альберт Иванович, не дотерпев до выходного, отгул взял и поехал в город – насчет язычков советоваться. Если их пластмассовые ставить, как Ирина Олеговна велела,– это, конечно, на века. Но звук тогда скучный получится – мертвый звук. Лучше всего для язычка бузину брать. Однако живой материал подстройки требует – вот и выбирай между удобствами и искусством. То есть для себя выбор он, конечно, давно сделал и теперь искал слова, чтобы Ирину Олеговну сагитировать. А когда их нашел, еще полдня повторял и репетировал, потому что приехал он в театр утром, а Ирина Олеговна, сказали, только после обеда будет. И как раз тот самый мужчина сказал, который больше всех ему был нужен – главный дирижер Григорий Львович. Но это не сразу, это уже к вечеру ближе выяснилось, когда Ирина Олеговна пришла, а Григорий Львович ушел – отдохнуть перед спектаклем. И тогда они за ним следом на трамвае бросились.

Опасаясь опять ничего не запомнить и вернуться к мамаше ни с чем, А.И. старался не на Ирину Олеговну смотреть, а за окошко или же на других пассажиров: на девушку в толстой, будто насосом накачанной куртке, долизывающую палочку от эскимо, на голубеньких попугайчиков в клетке у мальчика на коленях, на товарища майора, у компостера стоящего и всем-всем безотказно пробивающего талоны… Но стоило трамваю дернуться, как запахи жасмина и белой сирени вновь накрывали с головой. И, упрямо не поворачивая короткой шеи, он все-таки косился в ее глаза: они в городе почему-то стали светлее, словно в крепкий чай лимона выдавили.

Когда А.И. ей об этом с удивлением сказал, она улыбнулась:

– А сколько вам лет, если не секрет?

– Опять дурачком показался!

– Нет! Арнольд Иванович, нет!

– Альберт Иванович!– И он снова зашелся звонким, неостановимым смехом, но тут за окном вывеска показалась «1000 мелочей», и, схватив Ирину Олеговну за руку, он бросился к задней двери, так что она уже в магазине опомнилась:

– А как вы догадались, что мне нужен порошок? Взрослая женщина, а точно ребенок!

Надфилей с мелкой насечкой не оказалось, зато тисочков миниатюрных – никак их найти не ожидал – на радостях две пары купил. Но чтоб мамашу транжирством не огорчать, пока на почте решил их припрятать.

Когда уже к двери подходили, спохватился: