Вышибая двери

Лысый нехотя пошел за мной. На улице никого не оказалось, но в подземном гараже нас ждали четверо. Было много понтов и угроз. Турки явно приехали в Германию недавно, и от их манеры разбираться так и несло турецкой деревней.

Все было бы ничего, если бы в самый острый момент я не заметил, что стою один!

Нет, лысый не удрал, но лучше бы его не было вовсе. На его бледно-розовом лице, которое из-за прически начиналось от макушки и утопало в толстых щечках, проступило выражение семилетнего ребенка. Так он, скорее всего, выглядел, когда старшеклассники в школе отбирали у него булочку. Боевой хряк превратился в нашкодившего поросенка. Причем явно кастрированного.

Турки орали, брызгая слюной. Глаза лысого округлились и остекленели, как у мышонка перед удавом, слегка вывалившись наружу. Но именно это в результате и предотвратило рукопашную. Турки, заметив, что я остался один, поперли уже открыто, и тогда я, хлопнув лысого по плечу, сказал, нервно усмехнувшись: «Хэй юнге, кайне ангст, их бин филь эльтер альс ду!» Не бойся, мол, старший с тобой.

Реакции лысого я заметить не успел, потому что из самого борзого турка вырвалось нечто вроде «вах…» — и все четверо шарахнулись, словно в них кипятком плеснуло. Турки неожиданно замолчали, и их налитые бешенством глаза вдруг стали точь-в-точь как у призывников в первые три месяца службы.

Сообразив, что случайно сказал нужные слова, я важно надул щеки и продолжил с торжественной ленцой, так, будто тяжелую саблю из ножен потянул: «Мне тридцать три года! А тебе сколько лет, мальчишка?»

— Двадцать пять… — промямлил турчонок. Хотелось бы написать, что он в придачу шмыгнул носом, но нет, не шмыгнул.

— И-и-и-их! — со скорбным разочарованием протянул я и укоризненно покачал головой.

Совсем выродился турецкий народ. Какие нравы. Какое падение великой турецкой культуры. Завтра наши сестры наденут короткие юбки. Мы уже задираем мужчин старше себя…

Через минуту я делал им строгий выговор с занесением в личное турецкое дело.

«Мы думали, что ровесники…» — оправдывались турки.

Но горе мое было безутешно.

— Уходите отсюда, — бросил я и, ставя точку, презрительно отвернулся. Могли треснуть по башке, конечно, но терять было нечего — все равно с таким напарником четверых мне не осилить.

Турки, смущенно улыбаясь, легко прошуршали по гаражу и исчезли. Я выдохнул.

А на следующий день лысый уже рассказывал всему танцхаусу, что только его личное присутствие спасло совершенно не готового к бою шефа, который даже не знает, как опасно поворачиваться к хулигану спиной. Над ним смеялись девчонки-официантки. Директор танцхауса долго журил меня за то, что я вышел сам, а не поставил его в известность для вызова полиции. А я взял ручку и листок бумаги, поймал нашего уборщика, седого Ахмеда, и записал с его слов грозную турецкую фразу: «Чужук! Бен сенден бююгим!» — что означает: «Щенок! Я старше тебя!» Фразу — код.

«Бен сенден бююгим!»

Выучил уже.

Явно пригодится.

* * *

Огромный турок Али забился в угол, как в дзот, и занял оборону, выставив вперед мосластые волосатые кулаки. Позиция прекрасная, можно продержаться до утра. Нас сегодня на смене трое: я, Алекс и испанец Да Грио. Ситуация осложняется тем, что турок зажал клубную карту и мы не можем его просто вытолкать — нужно, чтобы он сперва отдал карту и заплатил. Причем добровольно. Силком вырвать у него деньги мы не имеем права. Вызывать лишний раз полицию — это вредит имиджу танцхауса. К тому же мы с Али в полуприятельских отношениях. Он интересный персонаж, эдакий безбашенный бычара с широкой душой. В трезвом состоянии не агрессивный даже с учетом турецкого менталитета, и в свободные дни, когда я торчу по своим делам в танцхаусе, мы угощаем друг друга пивом. Али — владелец небольшого публичного дома на окраине города, куда зазывал меня «отдохнуть». Я отказался, мотивировав тем, что мне стыдно платить за «это» женщине. Али удивился, насупился и заверил, что все будет за счет заведения, но я отказался снова, уже без всяких причин. Али печально покачал головой, сочувственно на меня посмотрел и отстал. Не знаю, может быть, и воспользуюсь его приглашением, но не ранее чем лет через сорок. Может, еще оправдаюсь в его глазах. Так что, внучки нынешних девочек, привет вам!

Но сейчас Али напился до безобразия и никого не различает: как и все турки, он пьет не для просветления души, а для помрачения рассудка. Выкаченные глаза похожи на бильярдные шары, а из больших ноздрей вот-вот вырвутся две струи пара. Оставляю своих парней контролировать выход и не подпускать к нам не менее пьяных дружков Али. Сам же вступаю с ним в дипломатические переговоры.

— Али, ты узнаёшь меня?

— Того, кто ко мне подойдет, клянусь Аллахом, убью! Смерти не боишься?

— Ну, мне-то можно подойти, я же твой друг.

Али долго и подозрительно смотрит мне в лицо:

— Тебе можно. Но не близко.

— Где твоя карта?

— Ага, я так и знал! Вы все не любите меня, вам нужны только мои деньги. На! Забирай! — И он сует мне зеленую сотню.

— Мне не нужны твои деньги, мне нужна твоя карта.