Вышли из леса две медведицы

Я сказала, что как по мне, то достаточно подать немного крекеров, печенье, нарезанные овощи и легкие напитки и поставить большой чайник с одноразовыми стаканами для чая и кофе, но она возразила, что, хотя траур это траур, а не, упаси Боже, какой-нибудь там праздник, можно предвидеть, что придет много людей, потому что это не только семейное, но и общественное событие. Именно так она и сказала: «предвидеть», и «событие», и «общественное», а кроме того — обратите внимание, Варда, потому что это была ее самая сильная фраза, я даже разрешаю вам ее использовать, — а кроме того, она сказала, что «одноразовые стаканы — это особенно символично для недели траура, потому что напоминает о том, что наша жизнь тоже одноразовая». И добавила, что хорошо бы Эйтан приготовил что-нибудь в его чугунках, в этих его «пойке».

— Кстати, а где он вообще? — вдруг удивилась она. — Опять исчез?

— Двенадцать лет прошло, — сказала я, — не только Эйтан, но и его «пойке» забыли, наверно, что такое варить…

Но Далия сочла, что это не смешно, и вообще — где он? — повторила она свой вопрос.

Я не ответила. Я уселась с книгой Экклезиаста, чтобы написать что-нибудь для похорон, и назавтра перед вечером мы похоронили дедушку Зеева возле его «добродетельной жены», бабушки Рут, «матери своих детей…» и так далее. Пришло много людей. Но позже осталась группа поменьше, более близкие друзья и более далекие и суровые двоюродные братья из Галилеи, которые рассказывали разные истории о дедушке и о его мошаве, и Довик, слегка опьяневший, вдруг сказал:

— Берегитесь Руты, она в последнее время начала писать рассказы, так она может написать о вас тоже и украсть у вас ваши истории.

А Эйтан вдруг улыбнулся и сказал:

— Почему бы тебе не почитать нам что-нибудь, Рута?

И я не просто обалдела: он говорил тем же тоном и в том же стиле, что мой первый муж.

Я принесла свою тетрадь и прочла им рассказ о древнем человеке, который написала для Неты, и все воодушевились и сказали: «Надо напечатать!» И тогда я прочла им — с небольшими изменениями — также историю об одном парне из поселка, которого отец привел в публичный дом, и Эйтан опять сказал, как будто наслаждаясь вернувшейся к нему способностью произносить мое имя:

— Рута, ты должна писать еще.

Глава тридцать вторая Доказательство

1

Зеев Тавори не следил за женой, не доискивался и не проверял. Когда правда открылась, она открылась помимо его намерения или желания. Только случай привел его к месту, где находились его жена и ее любовник. Но случайность случая не меняет сути дела. Он отправился тогда в соседний лес, чтобы высмотреть какой-нибудь мертвый дуб, который можно было бы срубить на дрова. Закончив со своим делом, он вдруг услышал громкие крики соек — те крики, которыми эти птицы созывают сородичей на сборища, на празднества или по тревоге. Им овладело любопытство. Он пошел дальше в глубь леса и, пройдя метров двести, услышал человеческие голоса — мужской и женский.

Он бесшумно приблизился к прогалине и увидел там пару, которая предавалась любовным занятиям на одеяле, расстеленном на траве. Мужчина лежал на спине, а женщина — с того места, где он стоял, он видел ее со спины — сидела на нем. Они терлись, как мельничные жернова: ее бедра, верхний жернов, были прижаты к его бедрам, и двигались по ним как по нижнему жернову. Ее затылок скрывал его лицо. Но одеяло Зеев узнал тотчас, потому что это было то вышитое одеяло, которое мать послала ему в телеге. И сапоги мужчины — сапоги из Стамбула, подобных которым не было во всем поселке, — тоже были там. Стояли рядом с одеялом и ждали с терпением слуг, которые ничего не видят, но все знают.

Зеева удивила не только открывшаяся ему картина, но и собственная реакция, точнее — ее отсутствие. Именно потому, что он был такой сильный, решительный и задиристый и никогда не медлил, если нужно было занести кулак или палку, — именно поэтому он не мог понять, почему сейчас во всем его теле разлилась такая пугающая слабость. Он отступил, какое-то мгновенье постоял за деревом, а потом начал очень тихо и очень осторожно продвигаться большими кругами, чтобы убедиться, действительно ли это его жена. В тот момент, когда он увидел ее профиль и уже не мог защититься от правды с помощью незнания или сомнения, Рут наклонилась вперед, спрятала лицо в шее Нахума и обняла его, а когда она выпрямилась, чтобы вдохнуть, Нахум протянул ласковую руку и погладил ее груди с той нежностью, которая указывала на любовь, насчитывавшую уже столько времени, что она успела создать свой язык и свой мир.